Офицеры и джентльмены

– Есть еще Австралия.

– Для Триммера Австралия хуже Америки.

– Бога ради, сами как-нибудь с ним разберитесь. Меня от вашего Триммера уже тошнит.

Генерал Вейл, так же как и Килбэнок, чуял закат, близкий и неминуемый. В свое время он приложил руку к дьеппскому кошмару – отправил на верную смерть несколько тысяч канадцев. Участвовал в разработке других операций, более масштабных и ни к чему не приведших. Теперь генерал Вейл оказался там, откуда стартовал в «лихую годину», но возможности его наломать дров приближались к нулю. Занимал он тот же кабинет, имел ту же обслугу, что и в годы экспансии. Только легионов своих лишился.

* * *

На Людовиковой базе тоже царило затишье. Остался капитан по работе с личным составом, а инструкторов всех отозвали. Новых «клиентов» не было и в помине. Однако Людовик не скучал.

Он нанял машинистку из Шотландии. Выбор пал на нее потому, что прочие машинистки, предлагавшие свои услуги «Литературному приложению» к «Таймс», казались Людовику недостаточно удаленными от линии фронта. Всю зиму, еженедельно, Людовик отсылал своей машинистке очередную порцию рукописи и получал два распечатанных экземпляра в двух конвертах. Каждое получение машинистка подтверждала почтовой карточкой; случился, правда, четырехдневный перерыв, во время которого Людовик страдал коликами на нервной почве. В то время посылки воровали напропалую, однако Людовиково произведение избегло сей участи. К началу июня на столе коменданта авиабазы лежали две стопки, прошнурованные и в картонных обложках. «Фидо, место!» – скомандовал Людовик, и уселся читать последнюю главу – не с целью исправить опечатки, ибо почерк у него был разборчивый, а машинистка была опытная и аккуратная; не с целью отшлифовать стиль либо внести коррективы в сюжет, ибо Людовик считал свой роман совершенством (каковым, в определенном смысле, роман и являлся). Нет, цель была – чистое, без примесей, наслаждение своею работой.

Поклонники «Pensees» (коих насчитывалось немало) в этом произведении не распознали бы руку своего кумира. Людовик разразился на сей раз высокою драмой, почти сагой о роковой любви, имевшей место в дипломатической среде предыдущего десятилетия (в ход пошел опыт юности). Персонажи, каждый в своем контексте, были поданы с точки зрения Людовика прежнего, занимавшего двусмысленное положение при сэре Ральфе Бромптоне. Действительность меркла пред ними. Безупречной подтасовке событий, искусной выделке сюжетной линии позавидовал бы сам Шекспир. Диалоги были непредставимы в устах человеческого существа; эротические сцены вогнали бы в краску читателей обоего пола и всех возрастов. Однако ни стиль, ни сюжет отнюдь не являлись старомодными – Людовик просто не знал, что полдюжины английских литераторов с ужасом отвели взор от военных лишений, зареклись прогнозировать последствия по наступлении мира и, не откладывая в долгий ящик, каждый сам по себе, в глубокой тайне друг от друга, от Эверарда Спруса и от Конни с Фрэнки, писали либо готовились писать книги, сюжеты которых уведут читателя с военной дороги в благоухающие сады недавнего прошлого, преображенные и расцвеченные лживою памятью и расстроенным воображением. Людовик, один-одинешенек сидя на авиабазе, попал в струю.

Впрочем, произведение, несмотря на прихотливый сюжет и многослойные метафоры, получилось отнюдь не оптимистическое. Меланхолия, раз заведясь, пропитывала страницу за страницей; каданс же в ней захлебывался.

Постольку, поскольку в принципе представлялось возможным отыскать прототипы персонажей в реальности, главная героиня олицетворяла самого автора. Леди Мармадьюк Трансепт (это имя Людовик дал ей в приступе опрометчивости) была вторая жена лорда Мармадьюка. Лорд Мармадьюк был посол. Леди Мармадьюк была хороша собой, умна, обречена; холодна лишь к лорду Мармадьюку; амбициозна во всем, кроме его профессионального успеха. Короче, леди Мармадьюк была сука, если подобное определение уместно по отношению к даме столь много приукрашенной. Людовик с самого начала знал, что в последней главе героиня его умрет. Убийство никак не планировал. В процессе словосложения нередко задавался вопросом, едва ли не праздным, каков будет конец леди Мармадьюк. Персонажи фиглярничали; завороженный Людовик наблюдал из партера.