Офицеры и джентльмены

Прочитав последнюю страницу, Людовик понял: вся книга – не более чем приготовление к смерти леди Мармадьюк, смерти замедленной, растянутой во времени. Так убивают быков на корриде. Но с быками обходятся жестоко. Людовик боялся, что его героиня заблудится в пещере либо окажется в открытом море, в жалкой шлюпке; химеры рассеивались с рассветом. Леди Мармадьюк, как принято было в счастливом девятнадцатом веке, просто тихо угасла от малоизученной, немучительной болезни. Под Людовиковой тяжелою рукой она слабела, чахла, худела до прозрачности; драгоценные кольца соскальзывали с аристократических пальцев и терялись в складках роскошного покрывала, падали с шезлонга; на заднем плане последний луч румянил живописно заснеженные вершины. Людовик долго не мог определиться с названием – ему хотелось аллюзии на какую-нибудь недавно прочитанную заумь. Теперь он решительно, большими буквами вывел на первой странице: «СТРЕМЛЕНИЕ К СМЕРТИ».

Фидо в своей корзинке угадал настроение хозяина, нарушил приказ это настроение разделять, прыгнул к Людовику на толстые ляжки. Людовик не согнал его. Бледные, выпуклые собачьи глаза – еще более бледные и выпуклые, чем Людовиковы, – излучали бесконечное обожание.

* * *

– Ужасно хочется узнать, – сказала Кёрсти, – что было между Гаем и Вирджинией, когда она поселилась на Карлайсл-плейс. В конце концов, прежде чем у нее исчезла талия, прошло не меньше месяца.

– Я таких вопросов ей задавать не стану, уволь, – отвечал Йэн.

– Я, пожалуй, тоже не рискну. Правда, мы вроде все выяснили – ведь нет ничего хуже недомолвок, – а холодок тем не менее остался.

– Тогда откуда такое любопытство?

– Только не говори, что тебе самому не любопытно.

– У меня с Вирджинией уже несколько лет натянутые отношения.

– Кто был в тот вечер?

– Да полное собрание. Пердита притащила Эверарда Спруса. Явилась женщина – я ее впервые видел – по имени леди Плессингтон, да еще священник. Все веселились, кроме повитухи, которая тщетно пыталась продемонстрировать новорожденного. Вирджиния смотреть на него не может. В романе или фильме ребенок обязательно повлиял бы на ее нрав. В жизни не влияет. Ты замечала, что Вирджиния всегда говорит «ребенок» и никогда – «мой сын»? В то время как повитуха для нее – Дженни. До родов, кстати, Дженни была «сестрой Дженкинс». А теперь они прямо подружки. Старый Перегрин называет ребенка не иначе как Джарвис. Его уже крестили – католики с этим всегда торопятся, один бог знает почему. Когда Перегрин справляется о Джарвисе, Вирджиния некоторое время смотрит непонимающе, потом переспрашивает: «А, вы ребенка имеете в виду? Позовите Дженни, она знает».

* * *

Ребенку Вирджинии минуло десять дней; все новости сводились к высадке союзников; сомнительное спокойствие, окутавшее было Лондон, испарилось. Стали появляться «летающие бомбы», эти карикатуры на тяжелые бомбардировщики; они жужжали не выше дымовых труб, внезапно замолкали, исчезали из поля зрения и тихо сбрасывали свой страшный груз. День и ночь с не поддающимися вычислениям интервалами они орудовали над британской столицей. Налеты эти мало общего имели со сражениями в начале войны, с драматизмом атаки и обороны, с разрушениями, от которых дрожала земля, и открытым огнем, с сигналом «Отбой воздушной тревоги», сопровождаемым вздохами облегчения. Теперь ни один вражеский солдат жизнью не рисковал. Бомбежки были безличны, как чума; казалось, на город совершили нашествие огромные ядовитые насекомые. Завсегдатаи «Беллами», как, впрочем, и всех остальных заведений, воспрянули духом, когда клуб «Тёртл» охватило пламя, а маршал авиации Бич нашел убежище под бильярдным столом. Теперь лица помрачнели. Шум не проникал за стены бара, зато высокие окна столовой (заклеенные крест-накрест) выходили на Сент-Джеймс-стрит. От окон не отрывали взглядов; тарахтенье мотоцикла встречала мертвая тишина. Швейцар Джоб по-прежнему стоял у дверей как вкопанный, однако его невозмутимость теперь требовала более частых поощрений. Члены клуба, не обремененные служебными обязанностями, из Лондона ретировались. Элдерберри и Бокс-Бендер решили, что пора заняться делами в своих избирательных округах.

Генерал Вейл предпринял беспримерное перемещение в бомбоубежище. Последнее было снабжено телефонной связью, вентиляцией, влетело в кругленькую сумму и еще ни разу не использовалось. Неписаное правило для сотрудников ГУРНО гласило: «Не обращайте внимания на сигналы воздушной тревоги». Теперь генерал Вейл перетащил сюда кровать и коротал под землею не только ночи, но и дни.

– Вы неважно выглядите, сэр, если позволите, сэр, – заметил Йэн Килбэнок.

– По правде говоря, Йэн, я и чувствую себя неважно. У меня за два года ни дня отпуска не было.

У старика нервы сдали, решил Йэн. Смело можно его кинуть.

– Сэр, – начал он, – я, с вашего разрешения, подумываю о месте за границей.

– Йэн, и вы туда же? Ну и где вы хотите работать? И кем?

– Сэр Ральф Бромптон считает, что вполне реально отправить меня военным корреспондентом на Адриатику.