Офицеры и джентльмены

У меня ужасные новости. Наверно, следовало попытаться отправить телеграмму, но Артур сказал, смысла нет, ведь ты все равно ничего сделать не смог бы. В общем, я вроде тебя подготовила. Узнай же. Вирджиния погибла. Вместе с Перегрином и миссис Корнер. В дом на Карлайсл-плейс угодила бомба. Они ведь бросают не целясь, куда попало. Это было вчера утром, в десять часов. Джарвис цел и невредим, он со мной. Все трое умерли мгновенно. От Перегриновой «коллекции» ничего не осталось. Именно Вирджиния решила отдать Джарвиса мне, говорила, так для него лучше будет. Думаю, нам удастся перевезти Вирджинию и Перегрина в Брум и похоронить как положено, хотя это непросто. Я заказала по ним мессу, на сегодняшнее утро. Через несколько дней в Лондоне отслужат еще одну мессу, для друзей. Видишь, Гай, я не пытаюсь тебя утешить. Скажу только, что теперь молюсь о тебе еще чаще и горячее, чем прежде. Тебе нелегко пришлось. Я уж думала, твоя жизнь налаживается. В любом случае, у тебя остался Джарвис. Как жаль, что папа не дожил, не узнал о нем. Как жаль, что ты не видел Вирджинию в последние месяцы. Она была, как всегда, мила, приветлива и смешлива, но и перемена наметилась. Я даже начала понимать, почему ты любил Вирджинию, и сама ее почти полюбила. Раньше твое отношение к ней у меня в голове не укладывалось.

Артур говорит – и я с ним согласна, – что тебе здесь делать нечего. Наверно, тебе дали бы отпуск, если бы ты попросил, но ты, полагаю, предпочтешь продолжать службу, в чем бы она ни заключалась.

Известие не слишком тронуло Гая, во всяком случае меньше, чем приезд Фрэнка де Сузы с джипом и «Президиумом», и гораздо меньше, чем отлет его подопечных евреев. Ответ на вопрос, столь насущный для Кёрсти Килбэнок (и прочих Гаевых знакомых), – что происходило между ним и Вирджинией во время недолгого совместного проживания в квартире дядюшки Перегрина, – был предельно прост. По возвращении из мэрии Гай на одной ноге запрыгнул в лифт и через несколько минут уже лежал в постели. Вирджиния тоже забралась под одеяло, применила несколько беспроигрышных приемов, быстро приноровилась к Гаевым ограниченным возможностям. Вирджиния, если сама выбирала мужчину, на ласку не скупилась; так было и в этот раз. Ни страсти, ни смущения не возникло меж ними – Гай с Вирджинией вернулись к тусклым, взаимоуступчатым радостям брака, кои имели место еще несколько недель, пока восстанавливалось колено; параллельно заживала рана более абстрактного характера. В результате Гаева гордость осталась, вместо язвы, с почти гладким шрамом; пожалуй, такой результат Вирджиния на интуитивном уровне и предполагала. Январь выдался сладкий без тягучести; в январе завершилось давно начатое, а отнюдь не началось новое. Гая признали годным к строевой службе, выдали подорожную; у него было ощущение, что он выписался из госпиталя, где его основательно подлечили, что он покидает место, о котором будет вспоминать с благодарностью, но куда ни в коем случае не захочет вернуться. Он даже не сказал Фрэнку о смерти Вирджинии – ни сразу, ни после.

Фрэнк пришел к нему на рассвете, в сопровождении двоих партизан, с которыми оживленно говорил по-сербохорватски. Гай ждал, не ложился и незаметно задремал. На стук он подскочил и принялся показывать Фрэнку свою квартиру. Вдовы предлагали поесть, но Фрэнк отрезал:

– Я полтора суток без сна. Вот отосплюсь, дядя, много чего порасскажу.

Вскинул кулак (жест предназначался партизанам) и захлопнул дверь в свою комнату.