Офицеры и джентльмены

Солнце встало, на ферме все пришло в движение. У партизан была смена караула. Во дворе брились служащие из британской миссии. Бакич завтракал отдельно, на кухонном крыльце. Церковный колокол прозвонил три раза, последовала пауза, затем повтор. Гай ходил в церковь исключительно по воскресеньям. На воскресную службу обыкновенно собирались крестьяне. Проповедь (для Гая практически тарабарщина – сербохорватский продвигался у него туго) всегда длилась полчаса. Старый священник поднялся на кафедру, Гай вышел, а партизанская полиция как один человек подалась вперед, будто ни слова не желая пропустить. По окончании литургии Гай вернулся. Партизаны успели уйти – таинства их не интересовали.

Теперь колокол прозвонил Гаю об обязанностях по отношению к жене.

– Сержант, – произнес Гай, – у нас провиант лишний имеется?

– Со вчерашнего вечера – завались.

– Я хотел отнести что-нибудь съестное в деревню – подарок нужно сделать.

– Может, майора спросим, а, сэр? Есть же приказ – ничего не давать местным.

– Да, вы правы.

Гай пошел через двор к авиаторам – авиаторы приказы меньше праздновали. Сам командир эскадрильи занимался бартером в деревне и почти не скрывал своих действий. Изрядная коллекция образчиков хорватского народного искусства только и ждала отправки в Англию, к жене командира.

– Берите что нужно, дружище.

Гай положил в ранец банку говяжьей тушенки и несколько плиток шоколада и побрел к церкви.

Старик-священник подметал голый каменный пол в пресвитерии. Гаево лицо ему успело примелькаться, однако он никогда не вступал с Гаем в разговор, ибо привык ждать подвоха от людей в военной форме.

Гай поздоровался и выложил на стол свои подношения. Священник сначала опешил, потом принялся благодарить по-сербохорватски.

– Facilius loqui latine. Hoc est pro Missa. Uxor mea mortua est, – произнес Гай.

Священник кивнул:

– Nomen?

Гай написал имя Вирджинии заглавными буквами, вырвал из блокнота листок. Священник надел очки. В голосе его слышалось недоверие:

– Non es partisan?

– Miles Anglicus sum.

– Catholicus?

– Catholicus.

– Et uxor tua?

– Catholica.

Действительно, звучало неправдоподобно. Священник снова взглянул на продукты, перевел взгляд на листок бумаги, затем на Гаеву форму – для него она не отличалась от формы партизан. Наконец решился:

– Cras. Нога septem.

И показал семь пальцев.

– Gratias.

– Gratias tibi. Dominus tecum[134].

По выходе из пресвитерии Гай направился в примыкающую церковь, здание столь неуловимо древнее, что лишь специалист мог надеяться установить его реальный возраст. Без сомнения, церковь стояла здесь с незапамятных времен. Без сомнения, до дней Гая сохранились фрагменты того, первого строения. В промежутке, занявшем несколько столетий, церковь была неоднократно обновлена, отштукатурена, задарена, разграблена, оставлена в мерзости запустения и возвращена к жизни. В бытность Бигоя модным курортом на церковь обрушилось – и растянулось на несколько сезонов – умеренно щедрое покровительство. Теперь церковь переживала нейтральный период. Коленопреклоненная крестьянка в национальном костюме простирала руки пред алтарем – конечно же, молилась за процветание общины. Обнаружилось несколько скамей; стульев не было. Гай тоже преклонил колена и стал просить милости для Вирджинии, а заодно и для себя. Несмотря на то что его учили молитвам чуть ли не с пеленок, Гай при необходимости взмолиться о конкретном неизменно испытывал затруднения. Просить для Вирджинии блаженства бессмысленно, думал Гай, – и просил покоя; он обращался к Господу привычною скороговоркой, как старушка, которой, кроме как любимому коту, слова молвить некому.

Минут пять Гай не поднимал глаз от алтаря. Собрался уходить – и увидел Бакича. Бакич, оказывается, все время напряженно смотрел ему в спину. Купель была не только пуста, но и суха. У двери Гай снова преклонил колена и наконец вышел. Сияло солнце. Бакич словно прирос к плечу.

– Бакич, вы что?

– Я думал, может, вы хотеть поговорить.

– Когда я молюсь, мне переводчик не требуется, – сказал Гай. А через секунду подумал: так ли? действительно не требуется?

Тела Вирджинии, дядюшки Перегрина и миссис Корнер извлекли из-под завалов неповрежденными и опознаваемыми, однако Артур Бокс-Бендер априори не снес затяжных бюрократических процедур, сопряженных с отправкою их в Брум (миссис Корнер тоже оказалась оттуда родом). В результате всех троих похоронили над рекой в Мортлейке, где еще в прошлом веке был куплен земельный участок, до сих пор не нашедший практического применения. На могилу падала тень надгробия сэра Бёртона, установленного безутешною вдовой. Неделю спустя в соборе прозвучал реквием. Эверард Спрус не сподобился отметиться ни на похоронах, ни на мессе, зато зачитал Фрэнки с Конни список присутствовавших и там, и там.