Офицеры и джентльмены

– Ни в коем случае.

Йэна оставили в покое. Окна были закрыты ставнями. Свет игольчатыми полосками проникал сквозь отверстия в петлях. Под окнами кудахтали куры. Йэн лежал без движения. Дверь снова отворилась; в комнату вошел некто, открыл ставни и окна. На краткий миг, прежде чем зажмуриться от нестерпимого света, Йэн увидел, что вошла женщина в мужской военной форме, с красным крестом на рукаве и с чемоданчиком, в котором перезвякивались орудия пыток. Женщина откинула Йэново одеяло и потянулась к его предплечью.

– Какого черта? Что вы делаете?

Женщина выпустила из шприца струйку неопознанной жидкости.

– Проваливайте, – простонал Йэн.

Женщина толкнула Йэна в грудь. Он выбил шприц из ее пальцев.

– Бакич! Бакич! – закричала женщина, и Бакич тотчас явился, и женщина горячо заговорила с ним на непонятном языке.

– Она медсестра, – пояснил Бакич по-английски. – Хотеть сделать вам укол.

– От чего?

– От столбняка. Она говорит, она всем делать уколы от столбняка.

– Передайте, пусть убирается к черту.

– Она говорит, вы иголки испугались. А вот партизаны ничего не боятся.

– Пусть уйдет.

Медсестра приняла вид оскорбленной добродетели (если эпитет женского рода был в принципе к ней применим), порывистым движением (скомканным по причине тесного френча) вскочила и пулей, отягощенною кирзачами, вылетела из комнаты. Снова явился Гай.

– Извините, дружище. Я ее все утро отслеживал, чтобы вам не докучала. Пробралась, видно, пока я с генералом разговаривал.

– Гай, это вы меня вчера в постель укладывали?

– Только содействовал. Вы не производили впечатления пострадавшего. Казались в полном порядке.

– Порядок нарушен.

– Хотите побыть один?

– Да.

Но побыть одному не получилось. Не успел Йэн впасть в состояние, обыкновенно предшествующее сну, как на ноги к нему взгромоздилось нечто вроде собаки или разъевшегося кота. Йэн открыл глаза. На постели сидел Снейффел.

– Так вы, значит, тоже наш брат газетчик? Ну тогда валяйте, пишите репортаж. Я только что с пожарища. Адская жара до сих пор, не подойти. Пять трупов, не считая летчиков. Лейтенант Пэдфилд убивается по английскому музыканту. А чего убиваться? Добро бы он на концерт летел. Абсолютно никаких причин. Когда тела извлекут, то-то пышные похороны устроят. Сегодня все какие-то дерганые. Кроме меня. Наверно, потому что у меня вес бараний. Партизаны думали перенести сражение, но генерал Шпиц хочет, чтобы все было согласно плану. Сражение пройдет завтра, как и задумывали, генерал составит рапорт, мои фотографии его проиллюстрируют. А знаете что? Давайте вместе порасспросим партизан о том о сем. Генеральский переводчик жив. Правда, ему нынче неважно, но слушать и говорить он в состоянии.

Йэн со скрипом встал, оделся и приступил к работе военного корреспондента.

* * *

Техническая сторона ночной катастрофы так и осталась загадкою. Гай нес привычный дозор на краю летного поля, слышал, как сыплет жаргонизмами по рации командир эскадрильи, видел, как девушки бегают меж бочонков с дегтем, освещают посадочную полосу для самолета. Видел Гай и сам самолет, идущий на снижение (зрелище было ему не в новинку), затем понял, что самолет миновал свою цель, взвился вверх вспугнутым фазаном и рухнул в полумиле от аэродрома как подстреленный. «Тут им и славу поют», – подытожил де Суза. На обломки выплеснулось пламя. И вдруг из люков одна за другой стали появляться темные, неузнаваемые, заторможенные фигуры. Как во сне, они сгруппировались вокруг самолета. Гай бросился к месту происшествия. Потом он исправно исполнял свои обязанности – распределял выживших по комнатам и разыскивал замену утраченному оборудованию.

Партизаны к авиакатастрофам привыкли. И даже вошли во вкус. Они не преминули отметить вслух, что в крушении целиком и полностью повинна англо-американская сторона; однако отметили сей факт с редким участием. На предмет серьезности, с какою союзники якобы относятся к войне, партизаны никогда не обольщались. Этим последним крушением союзники в определенном смысле погладили партизан по шерстке.

Де Суза занялся шифровками, и распорядок дня группы наблюдателей лег на Гаевы плечи. Адъютанта генерала Шпица постиг запоздалый симптом контузии в виде заикания; адъютант также жаловался на боль в спине. Гилпин щеголял повязками уже на обеих руках – от него толку ждать не приходилось. Лучше всех перенесли катастрофу генералы; генерал Шпиц хорохорился и проявлял деловитость, Ричи-Хук словно заново родился. Впрочем, Гай и не видел Ричи-Хука в худшие времена. Сейчас Ричи-Хук был совсем таким, каким помнился Гаю.

Алебардщик Докинс заметил:

– Для генерала это что живой водицы хлебнуть. Он стал аккурат как прежде. Утром славную взбучку мне устроил за то, что я приказ не выполнил – вещи его из самолета не вынес.

Докинсу единственному требовался постельный режим; после многих лет на службе у Ричи-Хука он отнюдь не роптал по поводу заслуженного безделья. Не дрогнув, позволил вколоть себе противостолбнячную сыворотку и стал всячески пользоваться услужливостью сержанта из миссии, доставлявшего виски, сигареты и новости.