Огненная река

Грести становилось жарко, мышцы его спины и рук горели, но он знал, что может выдержать весь день в таком ритме, а дыхание останется ровным, как вьющийся за паровозом столб дыма, и Джек заставлял себя смотреть. Искать человека или его зеленое каноэ. Он позволил своим глазам пробежаться вверх и вниз по берегам, вдоль кромки более широких заливов. Почему его лодка не могла быть красной или ярко-желтой? Он был уверен, что в ассортименте «Олд Таунс» имелись такие цвета. Но нет, мужчина выбрал зеленую, цвета леса, как будто заранее планировал действовать незаметно.

Река раздалась в стороны. Изредка еще встречались скалы, из-за которых длинные гребнистые холмы расходились все дальше и дальше друг от друга, местность становилась более плоской. Такова была отличительная черта ближайших десяти миль. Быть может, особенности рельефа, топография. Что Джека не обрадовало бы, так это высокие берега, сужение русла, где человек мог бы достать их выстрелом из хорошего укрытия, и река отвечала его желаниям, разливаясь просторами воды, которые сами по себе напоминали маленькие озера. Однако же стены смешанного леса, нагромождения сосны, ели, пихты, лиственницы и березы были оплотом задумчивой тишины, которая могла скрывать в себе любое намерение. Он снова подумал о Конраде[20], одном из своих любимых писателей, о его «Сердце тьмы» и о том, что значил маскирующий лес для мчащегося парохода в этой великолепной истории. Ничего, кроме опасности.

Женщина спала. Казалась спящей, по крайней мере. Она прислонилась спиной к рюкзаку, закрыла глаза, опираясь на планшир. Она сидела на спасательном жилете, но ее ноги были вытянуты вдоль корпуса, где всегда плескалась вода, и Винн заметил, что ее штанины промокают. У них больше не было большой губки, которой они пользовались, чтобы впитывать то, что они называли льяльными водами – вода всегда была внутри, стекала с весел, когда они меняли сторону; для того чтобы сделать ей сухое ложе, нужно было срезать на берегу еловых ветвей. Они сделают это на следующей остановке.

Следующая остановка. Рано думать об этом, до нее еще так далеко. Спустя какое-то время гребли в таком ритме, с высокой частотой, Винн заметил, что Джек начал менять сторону едва ли не раньше, чем он успевал отдать соответствующую команду, их весла вздымались вверх и вперед совершенно синхронно, четыре руки сменяли положение на древке и рукоятке в воздухе, лопасти касались воды одновременно: он мог чувствовать, как каноэ без какой-либо заминки взлетает на волне при каждом новом ударе весел. Как по маслу.

Они гребли в полном согласии, и Винн также заметил, что может расслышать дыхание Джека на ветру, дующем вверх по течению, что его собственное дыхание замедлилось за первые несколько миль, попало в такт с дыханием Джека, и что теперь они дышали в унисон. Еще он поймал себя на том, что каким-то образом забыл о себе в этой ритмической согласованности усилий. Забыл о боли. Тяжкий труд не причинял боли, над ним не имели власти навязчивые мысли об отдыхе, о том, как скоро все это кончится, когда, наконец, можно будет остановиться или хотя бы сбавить скорость – все потому, что они с Джеком двигали лодку как единый стройный механизм; каким-то образом это освобождало его. Его разум витал свободно, внимание рассеивалось. Он заметил, что девушка не спит. Она дышала ровно, можно было видеть, как поднимается и опадает спасательный жилет, только время от времени вздрагивала и вздыхала, а ее правая рука, лежащая на бедре, сжималась. Ее глаза распахивались и, если он наблюдал, встречались с его глазами. Орехово-зеленые радужки, которые теперь ничего не мешало рассмотреть. И в них что-то отражалось: может быть, благодарность. Или разочарование от того, что она была не в силах заговорить или помочь. Или печаль. Но она больше не издавала ни звука. Это было самым неприятным. Вздох переходил в легчайший всхлип, и на этом все. Ни стона, ни плача. Скверно. Винн снова задался вопросом, не может ли у нее быть каких-то внутренних повреждений, и насколько они серьезны, если есть.

Он также заметил, что, несмотря на опухоль, которая уменьшилась со вчерашнего дня, и на синяки, покрывающие лицо и шею, у нее были прекрасные черты лица. Высокие скулы и прямой нос. Ее волосы, заплетенные в косу, были блестяще-темными с рыжеватыми прожилками. Ему думалось, что до всего этого она могла быть довольно хорошенькой; она была хорошенькой, это точно. Или нет, не самое подходящее слово. Тут нужно что-нибудь покрепче. Она была сильной. Он чувствовал это в каждом ее действии и ответе, упорную волю к жизни, желание не быть обузой вопреки всему. Он греб, потерявшись в ритме и усилиях, и был поражен, когда она снова забилась в конвульсиях и захныкала, даже сам вздрогнул и почувствовал, как жар залил его шею. Когда ее глаза открылись, приняли осмысленное выражение и остановились на нем, он сказал:

– Майя? Я Винн. Мы будем двигаться дальше. Мы все собираемся выбраться отсюда.

Ему показалось, что она, возможно, слегка кивнула, прежде чем ее глаза снова закрылись.

* * *