Огни большого города

И наличие самой свободной свободы, увенчанной выдачей давно обещанных премиальных. Это тоже важно понимать. Об этом тоже нужно сказать. Полуовальное окошко строительной кассы – не единственная вершина человеческой мечты. Да, это так. Это мне с юности известно. Но ведь оно же в рабочем открытом состоянии – достойное проявление справедливого подхода к частной жизни обычного паренька с антивоенным плоскостопием. А в том, что же это все такое в действительности, откуда такое взялось, что означает и что доказывает, я за всю жизнь так и не разобрался, и Александр Петрович мне тоже до конца не смог объяснить. Я очень просил, а он снова очень не мог. Всячески уходил от прямого ответа. При всем его уме и безусловном таланте. Он мне только говорил, когда я начинал особенно сильно в третьем часу ночи недоумевать: «Как ты так можешь! Как ты с такими настроениями тротуары топчешь! Ты и в самом деле такой наивный паренек, каких свет не видывал!»

И тем не менее он всегда большей частью очень привлекательно почти обо всём отзывался. Спектр многоцветный получался. Всегда у него выходило веско сказать о самом живом и существенном. И я Александру Петровичу тоже что-то о разном живом говорил: не всегда же молчать. Я говорил ему про свою службу, про наш пустырь, про езду в отечественном транспорте, про нашу грубую и затянувшуюся непогоду, про оптическую астролябию, с которой ни разу никуда не побежал, про лес, темневший в сумерках, про загадочный перегон с гудками и мерцавшими огоньками, про контузию Сергея Львовича, про лопату у задней стены, про гвоздодер, канувший в неизвестность. Я ему об этом говорил именно теми словами, которые носились в осеннем воздухе над пожухлым нашим пустырем, и он тогда говорил «о не всегда изящной правде жизни», «о реализме сущего и мощности происходящего». В итоге получилось то, что получилось. Крайне редкое по тем временам, неподцензурное издание, «изданное» нами обоими в моей комнате и по буйной чувственности цветных иллюстраций превосходившее всё, что было известно на тот момент на всем пространстве бесконечной страны. Особенно образно выглядел, тщательно прорисованный другом, сюжет, в котором ключевым моментом являлся даже не сам Александр Петрович, а подъем человека из коленно-локтевого положения в направлении восходящей луны. Готовая картинка на обложку будущего его и блестящего реферата. И дело тут, как я теперь убежден, не в акробатике, не в лунном календаре столичного региона, а в остроте ума и необузданном воображении. Он и на практике эту «96-ю подлунную» пробовал применить в моей прокуренной комнате и раза два применил на моем пружинном диване. И ведь было с кем. Она, то есть та, которая «было с кем», была, как сейчас помню, то ли блондинкой, то ли брюнеткой в оранжевой юбке и зеленых колготках, но без изогнутого саксофона. Она нам не говорила: «Ну и накурили вы в комнате, мужики. Дедулин колун вешать можно!». Она входила в комнату с дымящей сковородкой, и он ни разу не лег с ней на диван мой пружинный в своем «джазовом пиджаке», всякий раз размещая его на спинке моего стула со словами: «Пусть до утра довисит».