Огонь под пеплом

Екатерине свойственно увлекаться людьми. Едва услышав в ком-нибудь отголосок сочувствия своим собственным мыслям, она тотчас вытаскивает его из толпы и находит в нём то, чего в нём и не бывало. Так вышло с Багратионом, так происходит теперь с Ростопчиным и Карамзиным. Оба стали частыми гостями в Твери, и оба неприятны Александру. Ростопчин строит из себя шута, представляет в лицах разные случаи: несбывшееся обручение великой княжны Александры с Густавом Адольфом, из-за которого императрицу Екатерину хватил удар, экстравагантные выходки Павла — например, объявление войны римскому императору Францу за неумение жить в свете, отмененное в последний момент… И все смеются! Просто покатываются со смеху! А ведь речь идет об их с Катиш несчастной сестре, их бабушке, их отце, столь трагическим образом ушедшем из жизни! Конечно, Бисям Бисямовна была еще девочкой, когда сначала Alexandrine, а потом и отец перешли в лучший мир, но всё же почти тринадцать — не несмышленыш. Провожая дочь-невесту в Вену, отец твердил, что больше не увидит ее… Alexandrine тогда было всего шестнадцать лет! Ее выдали замуж за эрцгерцога Иосифа — брата императора Франца. Императрица страшно ревновала к ней мужа, которому русская великая княжна напоминала его первую жену — свою родную тетку. Бедняжка не пережила родов: врач, которого к ней прислала императрица, был более искусен в интригах, нежели в медицине, ребенка извлекли щипцами, девочка прожила всего несколько часов, а сама Alexandrine скончалась на девятый день, четвертого марта 1801 года — на восемь дней раньше отца… Александр оплатил строительство православной церкви во имя мученицы царицы Александры, которую возвели в Венгрии, неподалеку от Буды… Карамзин, конечно, не станет смеяться над усопшими. Но у него другой порок: он мнит себя познавшим истину, призванным нести ее другим.

Нынче вечером он читал отрывки из своей рукописи — "Истории государства Российского". Его слушали, затаив дыхание, боясь прервать даже похвалой. И сам историограф слушал себя с явным удовольствием. Спору нет: написано отменно, живо, легко, увлекательно. Однако Карамзин — сочинитель, а не ученый. Ученый не дает волю чувствам и не ставит идеи превыше фактов, его цель — постичь законы природы, чтобы применить их к деятельности человеческой, а не толковать их.

Все предметы падают вниз благодаря силе земного тяготения — хорошо это или дурно? Ни то, ни другое: сие от нашей воли не зависит и исправить оного мы не можем, остается лишь применяться ко всеобщему закону. Человек убьется, если сбросить его со скалы, но никому не придет в голову винить в его смерти притяжение земное. В истории же, в отличие от хронологии, важны не столько события, сколько их толкование. Но ведь каждый человек видит и судит по-своему! Позови трех очевидцев, расспроси о том, чему они стали свидетелями, — в чём-то их слова совпадут, но отличий будет много больше. И если поверить бумаге рассказ лишь одного из них, позднейшее суждение о событии будет заведомо предвзятым, ибо потомки станут смотреть на него единственно глазами летописца. Любой капитан-исправник знает, как трудно составить картину преступления по опросам свидетелей, и это по горячим следам, а если прошло двадцать лет? Знание последующих событий неминуемо исказит восприятие того, что им предшествовало; память, как губка, впитает в себя предрассудки, расхожие мнения, запреты, смазав прежде четкие контуры, потому-то все мемуары — заведомое убийство истины. Хотя чтение это довольно занимательное.

Александр покосился на пухлую папку, которую дала ему перед отъездом сестра, — еще одна рукопись Карамзина. Катиш настойчиво просила непременно прочесть. Что ж, он пролистает, если станет скучно в дороге.

…"Записки о старой и новой России в ее политическом и гражданском отношении". Эпиграф: "Несть лести в языце моем. Псалом 138". Александр углубился в чтение, и с каждой перевернутой страницей раздражение в нём нарастало.

Пояснив, что знание прошедшего необходимо для постижения настоящего, Карамзин начал с глубокой древности — варваров, создания первых государств, греков и римлян, древних славян, призвания варягов, монгольского нашествия, объединения удельных княжеств… Из всего этого постепенно выкристаллизовались две идеи: что твердое единовластное правление спасительно для России и что, хотя иноземцы много опередили нас в гражданском просвещении, заимствовать у них надлежит с осторожностью, применяясь к отечественному и непременно соединяя новое со старым. Обрисовав царствование Ивана Грозного, Бориса Годунова и период Смуты, осудив убийство Лжедмитрия народом, прежде присягнувшим ему на верность (чернь не имеет права убивать царей, пусть и самозваных), автор добрался до Михаила Романова и Алексея Тишайшего, который воевал с поляками и шведами. О них он отзывался безучастно, зато после явил всю свою непредвзятость, заговорив о заслугах и пороках государей, правивших в прошлом веке.