Огонь под пеплом

Еще сутки ушли на снятие планов лагерей и окрестностей, чем занимались офицеры Генерального штаба: достать проводников было невозможно, ибо местные крестьяне либо взяты были в турецкую армию, либо рыскали по лесам и грабили проезжающих. Утром седьмого сентября три пушечных выстрела возвестили о начале штурма. Ну, с Богом!

Главнокомандующий сам возглавил кавалерийскую атаку, которая захлебнулась от сильного огня с турецких батарей. (Пушкарями командовали французские офицеры, захваченные корсарами; великий визирь легко уговорил их поступить к себе на службу, заставив присутствовать при казни двух упрямцев, с которых живьем содрали кожу.) Каменский 2-й увел эскадроны в безопасное место, предоставив казакам фланкировать перед фронтом и левым крылом неприятельского лагеря, постепенно заходя ему в тыл. Этот маневр предупредила конница турков; во время жаркой перестрелки в бой вступила пехота. Кульнев прикрыл свои каре цепью стрелков и полевой артиллерией; турецкая кавалерия, метавшаяся в лощине, оказалась удобной мишенью для пуль и картечи. В это время Каменский 1-й заходил справа, неумолимо поднимаясь по склону холма, пока не бросил пехоту на вражеские окопы. Казаки ринулись на помощь, турки валились как снопы, устилая окопы своими телами. Генерал Уваров встал впереди своей колонны и повёл ее по берегу Дуная, штыками оттесняя от него неприятеля, Кульнев же захватил редут и начал обстреливать дальний турецкий лагерь, но тут генерал Иловайский, решив ударить с фронта, взбежал на бруствер и рухнул навзничь, изрешеченный пулями; одновременно толпа остервеневших турок опрокинула колонну Кульнева, выбив ее из занятых укреплений.

Каменский 2-й получил донесение от Каменского 1-го: хвастаясь успехами, брат просил подкреплений, чтобы заново овладеть редутом и шанцем. Адъютант командующего Арсений Закревский добавил от себя, что генерал во время боя держался от неприятеля на благородной дистанции, не отпуская от себя резервы, и Николай отправил к Сергею другого адъютанта, Волконского, с мстительным приказом: употребить всё войско, находящееся в распоряжении графа, для занятия редута, "за исключением двух батальонов для прикрытия своей особы".

Высокая фигура Кульнева несколько раз появлялась у самой подошвы редута, увлекая за собой пехоту, но стоило рассеяться сизому облаку дыма, как становилось видно, что русские вновь отбиты. Не выдержав, главнокомандующий поехал туда сам.

— Что у вас тут такое, генерал? — спросил он Кульнева, спрыгнув с седла. — Почему прекращены атаки?

Яков Петрович еще больше ссутулился, чтобы не так возвышаться над начальником; его обычно красный нос почернел от пороха, потное лицо было в грязных потеках.

— Бесполезно теряем людей, ваше сиятельство, — ответил он густым басом. — Уже две роты избиты, преимущество неприятельской артиллерии столь очевидно…

— Вздор! Чепуха! Приказываю возобновить!

— Я доложил вашему сиятельству, почему атаки не удаются…

— Не удаются, потому что начальники не подают примера, а много умничают и рассуждают!

Кульнев побледнел даже под грязью и загаром.

— Граф, вы слишком скоро забыли Куортане и Оравайс!

— Закревский! — взвизгнул Каменский. — Арестуйте генерала Кульнева!

Он повторил приказание раза три, сердито топая ногой, точно разгоряченный конь. Кульнев спокойными движениями расстегнул портупею и бросил саблю к ногам генерала:

— Вы можете ее у меня отнять, но от вас я ее больше не приму.

Солнце зависло над горизонтом, любопытствуя узнать, чем закончится день, и выглядывало сквозь набежавшие облака, освещая косыми лучами суматоху в турецком лагере. Конница вновь собиралась в лощине; рядом пылала деревня, занятая русскими егерями. От этой деревни генерал Сабанеев и повел в половине шестого отряд Кульнева на каменистую кручу, занятую турками; Уваров поддержал его своей артиллерией. Треск ружейной пальбы сливался с грохотом пушечных выстрелов, холм окутало сизым дымом, из которого вдруг вырвалась конная лава, неудержимым потоком сметя казаков и растекаясь ручьями по долине. Впереди скакал сам Муктар-Паша, позади бежала толпой албанская пехота. Просочившись меж русскими каре, они устремились на Тырновскую дорогу, преследуемые картечью; Александрийские гусары и Лифляндские драгуны бросились следом, истребляя пеших и успев даже настигнуть конных, однако ночь накинула на бегущих спасительное покрывало тьмы.

Спасая жизнь, турки бросили все свои запасы и палатки; в одной из них оказалась казна. Случайно заглянувший туда рядовой зазывал к себе товарищей: каждому подходившему он совал в руки горсть монет, зачерпывая не глядя в одном из множества мешков, пока ротный командир не остановил порыв его щедрости, приказав взять пару мешков себе и убираться.

На бастионах больше не реяли турецкие знамена, но главный лагерь, на самой вершине холма, еще не был взят. Утро вечера мудренее; Каменский 2-й отложил штурм до завтра, полагая завершить разгром неприятеля одной артиллерией.