Октябрь. Память и создание большевистской революции

В идеале юбилейные торжества должны были затронуть все стороны повседневной жизни[698]. Поток меморандумов и инструкций из центрального Истпарта на места подкреплял эту цель и одновременно пытался устранить фактические или потенциальные нарушения со стороны местных бюро. В мае 1926 года Е. Штейнман направил Канатчикову записку, в которой указывал, что в связи с подготовкой к десятой годовщине Октября на местах встал вопрос о том, как писать историю Октября и Гражданской войны, «что можно писать, что нельзя писать, что нельзя печатать». Ранее Штейнман присутствовал на всеукраинском собрании работников Истпарта, которые не могли решить, как и кто должен писать историю «нашей борьбы на Украйне с враждебными группировками, боротьбистами [членами небольшевистской Украинской коммунистической партии, созданной в 1919 году] и другими», поскольку некоторые бывшие боротьбисты стали теперь членами партии[699]. Отвечая на вопросы Белорусского бюро Истпарта о том, какие документы можно и нельзя публиковать об Октябре, заместитель директора Центрального Истпарта Ф. Н. Самойлов подчеркнул, что к юбилею должна быть создана история Октябрьской революции, которая будет «целиком и полностью соответствовать ее исторической действительности». Материалы же, описывающие «борьбу нашей партии с другими партиями, или группировками», занимают достойное место в этой истории. К работам лиц, ранее боровшихся против партии, но теперь искупивших свои грехи и работающих на нее, нужно было относиться очень осторожно: их следовало рассматривать и обсуждать с Секретариатом ЦК КП Белоруссии[700]. Юбилейная литература, как говорилось в секретном меморандуме Самойлова в начале 1927 года, создавалась «для выявления нашего понимания исторической действительности». Для местной же литературы, которая «не носит четко-большевистского характера и составлена политические не совсем грамотно», требовались соответствующие комментарии[701]. В апреле бюро Брянского Истпарта подверглось резкой критике за намерение привлечь беспартийных для изучения местного революционного движения. Такие группы, указывал Самойлов, особенно в бывших меньшевистских районах или «кулацких волостях» могли «выродиться в политически враждебные нам ячейки»[702].

Тем не менее юбилейная комиссия предпочитала избежать «склок и сведения личных счетов» на местном уровне[703]. Местные Истпарты часто просили центральное бюро принять решение о публикации отдельных рукописей, написанных бывшими противниками советской власти. В прошлом Истпарт действительно проводил политическую проверку таких авторов и нередко отклонял предложенные ими работы[704]. Конечно же, центральный Истпарт не хотел, чтобы местные истории Октября были карикатурны. Группы содействия, столь важные для десятого юбилея революции, хотя и состояли из проверенных коммунистов, критиковались центром за то, что им недоставало смелости «сознаться в [прошлых] ошибках и в результате в прошлом все и вся были большевиками и непонятно, с кем же и почему боролись большевики»[705].

Беспокойство, проявившееся в потоке инструкций из центра в местные бюро Истпарта, было, несомненно, связано с масштабом планов празднования. Чтобы компенсировать неудачи юбилея Первой русской революции, десятая годовщина Октября должна была быть впечатляющей. Однако в начале сентября 1927 года в некоторых местных отчетах сообщалось, что подготовка к юбилею уже приобрела «старые шаблонные формы» предыдущих кампаний: ответственные комитеты и комиссии отличались «узкостью» состава или дублированием обязанностей, а их работа затруднялась отсутствием четких инструкций и общей неосведомленностью молодого поколения о знаковых событиях Октябрьских дней и их значении[706]. И действительно, «Правда» утверждала, что местные газеты не в состоянии предложить «систематическое освещение событий 1917 года»[707]. Невский утверждал, что прошлые празднования годовщины Октября бледнели на фоне зрелищ и других проектов массовой агитации последних месяцев 1920 года. Традиционные митинги превратились в бесплодные, безжизненные сборища, не вызывавшие дискуссий и оживления. Заумный язык сменил простую народную речь, такие щекотливые вопросы, как религия, избегались, а не решались на месте, а восхваление советских достижений заменило любую критику, несмотря на то что «критика есть дело революции» [Невский 1925: 14]. В инструкции по организации таких праздников критиковалась «пустая церемония» организационных заседаний и других подобных собраний. Красная скатерть на столе, лозунги, портреты и бюсты вождей, исполнение «Интернационала» в начале собрания – все это лишало присутствующих активного чувства сопричастности и соучастия [Данилевский 1927: 5–8][708]. По словам Сергея Третьякова, поэта и драматурга, связанного с радикальным художественным движением ЛЕФ, десятая годовщина Октября должна стать «невиданной еще встряской эмоций, по возможности всех слоев населения»[709].