Октябрь. Память и создание большевистской революции

Даже проводя военные операции, большевики продолжали реализовывать свою иконоборческую идеологическую программу, атакуя традиционные религиозные, сексуальные и социальные нормы инициативами, которые неизбежно вносили еще больший беспорядок в жизнь людей и вызывали гнев части населения[191]. Переименование городов, улиц и площадей, замена старых памятников на новые революционные скульптуры служили людям ежедневным напоминанием о революции. Символический переход с юлианского на григорианский календарь 1 февраля (14-го по новому стилю) 1918 года означал, что Россия присоединилась к Западу, то есть к обещанному революционному будущему, совершив 13-дневный скачок из прошлого[192]. И все это – при плачевном состоянии партии, что было немалой проблемой для большевистских лидеров, которым еще предстояло разрешить сложную дилемму революции под руководством партии. В то время как советская пресса сообщала о неуклонном росте большевистских партийных организаций по всей стране и восхваляла вхождение опытных коммунистических пропагандистов и педагогов в местные сообщества, большевистские лидеры подвергали свою партию жесткой критике как в частном общении, так и на официальных партийных собраниях[193]. Иногда неуверенность большевиков изобличалась неумышленно: например, большевистский пропагандист В. А. Быстрянский в январе 1918 года удивлялся, что «год тому назад у власти стоял Николай Кровавый <…>, год тому назад мы, революционные социал-демократы большевики были ничтожной кучкой»[194]. Однако на VII съезде партии в марте 1918 года, на котором возникли глубокие разногласия по поводу Брестского мира, неуверенность в себе была налицо. По словам выступавших, члены партии были ошеломлены тем, что за предыдущий год ее численность выросла до 300 тысяч членов. Яков Свердлов, секретарь ЦК партии, лучше всех знавший ее кадровый состав, отмечал, что та еле справлялась с требованиями новых местных организаций об отправке им квалифицированных рабочих, а также насущной необходимостью вести партийную агитацию и пропаганду среди крестьянства, чем партия до Октября никогда не занималась. Положение усугублялось отсутствием информации о численности отдельных партийных организаций, полным исчезновением одних и появлением других [VII съезд 1923:10–12,58]. В мае ЦК разослал циркулярное письмо «всем комитетам, группам Российской Коммунистической партии, всем членам партии», в котором говорилось о плачевном состоянии организации:

Мы переживаем крайне острый, критический период <…> В силу ухода массы ответственных партийных работников в действительность советскую <…> благодаря наплыву в нашу партию широких масс, недавно лишь в нее вошедших, стройность и дисциплинированность наших организаций сильно нарушена. Выделение в партии особого течения, так называемого «левого коммунизма», действует в том же направлении. Все члены партии должны отдать себе ясный отчет, какой острый кризис переживаем мы, должны учесть результаты начавшегося разброда в партийных рядах <…> Рабочие массы не смогут удержать в своих руках завоеванной ими в Октябрьские дни власти, если не будет мощного, проникнутого единой волей, едиными стремлениями ядра[195].

В другом письме ЦК выражал озабоченность качеством членства в партии, конфликтами в местных организациях, ослаблением дисциплины и ухудшением партийной работы. Местным организациям напоминали: партия – не место для «бездельников, хулиганов, авантюристов, пьяниц и воров <…> колеблющихся и шатающихся», она должна стать «цельной, литой из единого куска»[196]. На карту было поставлено будущее, и «Правда» размышляла о том, какая сложная задача стоит перед «будущим историком» партии, Центральный комитет которой не имел представления о состоянии местных организаций, редко получал их публикации, резолюции, прокламации, декреты или протоколы собраний[197].