Октябрь. Память и создание большевистской революции

Юбилей 1919 года был реализованной метафорой революции в осаде, причем комментаторы проводили явные исторические параллели с другими подобными событиями[264]. Октябрь стал объяснением повседневных невзгод, выпавших на долю населения в условиях Гражданской войны. На газетных страницах статьи о предстоящих торжествах сопровождались сообщениями о Гражданской войне[265]. В Петрограде Зиновьев связывал тяжесть повседневных условий (резкое обезлюдение, голод, болезни, убийства рабочих лидеров) с важнейшим местом, которое занимал сам город как абсолют Октябрьской революции: «Нигде в России не чувствуется так живо биение пульса пролетарской борьбы, как в Петрограде <…> Пройдитесь по улицам и площадям Петрограда. Тут, можно сказать, каждый камень есть кусок истории русской революции»[266].7 ноября 1919 года Ленин, поздравляя рабочих Петрограда с праздником, писал, что «знамя пролетарской революции», поднятое рабочими и трудящимся крестьянством, все еще развевается, «вопреки всем трудностям и мучениям голода, холода, разрухи, разорения… несмотря на бешеную злобу и сопротивление буржуазии, несмотря на военные нашествия всемирного империализма»[267]. Как бы избегая сравнения с прежними лишениями войны при царе, пресса старалась представить невзгоды народа как естественное следствие справедливой революции, которую он сам совершил: «Многочисленны, бесконечны те жертвы, которые несут российские рабочие, все трудящиеся России в этой борьбе. Им первым пришлось у себя зажечь этот красный факел»[268]. Ораторы с нетерпением ждали третьего года революции, который, по их заверениям, должен был стать «годом победы»[269].

Описание реакции

Как отмечает Дональд Рали, жесткий партийный контроль организации этих публичных праздников затрудняет оценку того, в какой мере они действительно «могли бы пробудить воображение участников» [Raleigh 2002:222]. Описания в прессе не могут свидетельствовать о том, что эти первые торжества обладали «свежим, спонтанным импровизированным характером, атмосферой хаотического энтузиазма и чувством общности», в отличие от рутинной структуры последующих празднований [Binns 1979: 588][270]. Каждый аспект праздника – форма, содержание, описание реакции публики – был призван передать гармонию и ясность смысла. Коммунистическая пресса утверждала: праздники были популярны, потому что население понимало их значение. Газета «Правда» восторженно восклицала: «Какой энтузиазм, какое ликование» на лицах людей на улицах, которые «идут, взявшись под руки, и смеются, и поют свободные и гордые песни». За символическим сожжением старого режима в 8 часов вечера на Лобном месте (дореволюционном месте оглашения указов на Красной площади) с одобрением наблюдали толпы, которые, по мнению обозревателя, уже «вполне сознают значение великого праздника октябрьской революции»[271]. «Улицы Петрограда, – писал другой обозреватель в юбилейной публикации, – прекрасно убранные и разукрашенные, лучше слов и статей говорят о великой силе, мощи государственного аппарата. Серый день стал праздником для всего населения <…> в шествиях и собраниях участвуют самые широкие круги, только сейчас затронутые движением»[272].

Шествия состояли из празднично одетых рабочих, солдат и матросов, лозунги были революционными, пение «Интернационала» – спонтанным и окрыляющим. Везде царил «образцовый порядок» – доказательство того, что пролетариат «вырос и не нуждается больше в няньках в виде городовых»[273]. Толпы людей были «словно подавлены красотой зрелища» при виде иллюминации[274]. «В радостно красном революционном Петрограде, – писал старый большевик Владимир Бонч-Бруевич, – народ торжествовал победу над оторопевшим классовым врагом»[275]. Часто атмосфера шествий описывалась как настолько заразительная, что захватывала не только рабочих, «но и широкие массы мещанства и интеллигенции, до сих пор относившихся к празднику революции безучастно, или даже со скрытой враждебностью»[276]. Украшение зданий и площадей приводило в восхищение «даже самых отпетых врагов рабоче-крестьянской революции»[277]. Пение хором было описано как метафора силы, присущей совместным действиям: «Каждая в отдельности на виду у всех ни за что не подала бы голос, а здесь, вместе с другими, идя рядом, каждой хочется спеть громче». Даже погода свидетельствовала о положительной реакции на торжества и часто становилась метафорой надежды Октября, когда серый дождливый день неизменно уступал место более благоприятному небу: «Небо синее. Солнце светит ярко. Оно хочет согреть ноябрьский день за то, что велик он»[278].