Октябрь. Память и создание большевистской революции

По сюжету пьесы, семь пар «чистых» (буржуа) и семь пар «нечистых» (пролетарии) спасаются в ковчеге от стихийного потопа революции. Пьеса показывает главных героев начиная с восстановления буржуазией старого порядка до момента, когда рабочие возвращаются из изгнания в трюме ковчега, чтобы захватить власть и выбросить буржуазию за борт. В финальных сценах они вновь встречаются в аду: буржуазия, не измененная своим опытом, обречена томиться в прошлом, а пролетариату, закаленному в революции, суждено отправиться в Землю Обетованную и наслаждаться будущим[289]. «Мистерия-буфф» отличалась отсутствием оттенков и нюансов в характеристиках и сюжете. Ее мир, по словам фон Гельдерна, «отличался неспособностью к компромиссу <…> На сцене встреча миров была невозможна <…> Конфликт – революция – был встречей противоположностей, которая не могла закончиться перемирием» [von Geldern 1993: 67–68]. Маяковский опирался на общую тенденцию к поляризации послеоктябрьской политической и культурной жизни, а другие, в том числе Горький и Луначарский, выступали против «полутонов» в театре, стремясь сделать пьесы более доступными и однозначным для зрителей [Кларк 2018: 181][290].

Однако на данном этапе эта тенденция к поляризации не предполагала выбора за или против большевиков как таковых. В «Мистерии-буфф» не было большевиков, но не потому, как полагает фон Гельдерн, что она была задумана до октября 1917 года [von Geldern 1993: 63–64]. Ведь Маяковский писал ее большей частью в 1918 году, завершив незадолго до юбилейных торжеств. Да и вообще в это время было нормой писать про Октябрьскую революцию, не упоминая большевистскую партию. Вездесущая фигура рабочего, изображавшаяся на советских плакатах, стала явно большевистской только в 1920-е [Bonnell 1997: 27–28].

…И большевики

Нежелание большевистских лидеров прописать однозначную роль большевистской партии в Октябрьской революции контрастировало с тем центральным местом, которое отводилось ей в перевороте оппозиционной прессой. Это также несколько противоречило усилиям самих большевиков по созданию международного облика партии, где бы они выступали в качестве полноправных лидеров нового Коммунистического Интернационала (Коминтерна), созданного в марте 1919 года. Зиновьев, сильно обеспокоенный плохой узнаваемостью большевиков в России, утверждал (видимо, без иронии), что в международном плане «правда, теперь, “большевизм” стало почетным словом, ибо, когда Карл Либкнехт вышел на волю, он послал первую свою телеграмму большевикам, а не меньшевикам. Теперь уже говорят о мирном большевизме»[291]. На иностранное признание (и, надо сказать, критику) большевизма режим часто ссылался, когда пытался заявить о его жизнеспособности[292].

Однако в условиях все более поляризующегося общества времен Гражданской войны понятия «большевик» и «коммунист» обретали все большую определенность, поскольку призывы новой власти становились день ото дня все более бескомпромиссными. Празднование годовщины 1918 года ознаменовало год «лихорадочной борьбы… с темнотой в низах, не понимавших своей собственной выгоды, с безразличием уставших от трехлетней бойни и постоянных лишений товарищей»[293]. При этом объектом призывов к самоотверженности были, как правило, не бывшие революционные конкуренты, такие как меньшевики или эсеры[294], а все еще не до конца определившиеся в своих политических симпатиях «народные массы». Беспартийные конференции были характерны для политической жизни масс вплоть до 1921 года, и на них часто высказывались пожелания всем партиям объединиться в интересах рабочего класса[295]. Беспартийные считались людьми с менее запятнанным революционным авторитетом, чем те, кто в то или иное время был приверженцем одной из оппозиционных радикальных партий. В редакционной статье «Петроградской правды» в сентябре 1918 года среди беспартийных была выделена категория «сочувствующих». Эти люди не просто руководствовались убеждением, что «против нас идти опасно, и с нами быть – опасно», но и должны были на деле поддерживать революцию, поскольку в противном случае «Октябрьская революция была бы авантюрой»[296]. Стихотворения, появившиеся в прессе в 1918 году, призывали население не сомневаться, не быть слабовольными: «О, знаю! тяжкое сомненье / На сердце черною змеей / Тебя терзает»[297]. Пришло время выбирать, – обращается к «колеблющимся» другое стихотворение: «Не может быть средь боя беспартийных, / Где в смертной схватке бьется ратью рать»[298].