Октябрь. Память и создание большевистской революции

Как видно из сценариев, спектакли были призваны реконструировать (а на деле – создать заново) историческую генеалогию Октябрьской революции. «Мистерия» создавала ощущение неумолимости революции благодаря последовательности исторических сцен, изображавших сначала восстание римских рабов под руководством Спартака, затем – крестьян под руководством Степана Разина и, наконец, – Октябрьскую революцию, свершенную силами рабочих[322]. «К мировой коммуне» представляла русскую коммуну как окончательное воплощение обещаний Парижской коммуны. Небольшая часть парижских рабочих, организовавших обреченную на провал Парижскую коммуну, потерпела неудачу из-за отсутствия поддержки со стороны рабочих других стран. Инсценировка Радлова стала аллегорией пробуждения рабочих всего мира к собственным интересам, – пробуждение, которое было замедлено действиями лидеров Второго Интернационала, поддержавших мировую войну и тем самым расколовших мировой пролетариат. Российская коммуна 1917 года позволила сознательным рабочим увидеть, что их прежние лидеры заблуждаются, и создать Третий Интернационал, отражавший их истинные интересы и открывающий путь к «мировой коммуне».

Общим и основным мотивом этих зрелищ стал штурм – самый мощный символ из иконографического репертуара рассказчиков Французской революции. До этого момента художники и пропагандисты чаще всего использовали образ революционного штурма для изображения осажденной России, рабочих и крестьян, нашедших у крытые в крепости[323]. В массовых представлениях 1920-х годов штурм стал главным событием в нарративе Октября, способным одновременно передать страсть и драматизм коллективных революционных действий. И действительно, как отмечал один из современников, здание Биржи было выбрано местом проведения «Мистерии» именно из-за широких ступеней, которые «свободно вместили толпы угнетенных и восставших рабов»[324]и предоставляли огромные возможности для действия. Римские рабы, русские крестьяне, парижские коммунары – все штурмовали эти ступени, но только рабочие и солдаты Октябрьской революции добились успеха, поднявшись по ним в царство мира, свободы, радостного труда и всемирной коммуны. Театрализованные штурмы были, пожалуй, самым эффективным способом донесения до зрителей идеи общности, заложенной в этих зрелищах. Отдельный актер был здесь практически незаметен, вписан в широкие социальные категории (правители, угнетатели, буржуазия, против которой выступают рабы, рабочие, солдаты), которые двигали действие – и всю историю.

Взятие Зимнего дворца

Намного более значительную роль в создании образа русской Бастилии сыграло зрелище, затмившее все предыдущие попытки и названное прессой «апофеозом – торжественным увенчанием трехлетия власти Советов»[325]. По замыслу организаторов, амбициозное «Взятие Зимнего дворца», состоявшееся 8 ноября 1920 года, должно было стать «всеобъемлющим событием» Октября, сведением всего революционного повествования к эмоциональному и ясному символу[326]. Представление было разыграно во дворце и вокруг него с участием до восьми тысяч артистов и 100 тысяч зрителей[327]. Мероприятие открывало широкие возможности для коллективного действия: целая группа режиссеров (в том числе Евреинов, Кугель, Петров и К. С. Державин), декорации и костюмы от художника Анненкова, музыка Г. Варлиха и оркестр из 500 человек.

Режиссеры с самого начала заявили, что театру «не свойственны… задачи протоколиста истории» [Юфит 1968:272]. Напротив, «Взятие Зимнего» должно было открыть великую истину, сосредоточить в одном знаковом событии основные качества Октябрьской революции. Евреинов чувствовал «радостную необходимость вспомнить всенародно об этом знаменательном событии в ярких и убедительно наглядных формах» – событии, которое «знаменует падение старой революционной власти… и начало новой»[328]. Он разместил в газетах объявления о привлечении к участию в ключевых сценах «по возможности… действительных участников Октябрьского штурма», а также инвалидов Первой мировой войны. Режиссер обещал максимально правдоподобно воспроизвести это «памятное событие» и инсценировать прошлое «до полной иллюзии». Несмотря на обещания, «театр воспоминаний» Евреинова был в значительной степени трансляцией его собственного мнемонического представления об Октябре для зрителей, а задача состояла в том, чтобы зрители прожили его видение как часть своей памяти. В своей работе «Театр для себя» (1915–1917) Евреинов писал: «В своем “театре для себя” я с наслаждением ему доказываю, что доколе я жив, – дотоле ничто не умрет для меня! ничто не может умереть в границах моего хотенья, в границах силы моей памяти, в границах магии моего преображающего духа!» [Евреинов 2002:401]. Впервые в рассказе об Октябре Зимний дворец стал главным пространственным и тематическим локусом или, по выражению Петрова, «гигантским актером» в этой драме: