Октябрь. Память и создание большевистской революции

Взятие Зимнего дворца не было ожидаемым событием Октябрьской революции. Зимний дворец в 1917 году для русского народа не был символом угнетения, подобным Бастилии во Франции. Он никогда не служил тюрьмой ни в прямом, ни в переносном смысле[341]. Он не подвергался демонизации в радикальной прессе в течение предшествующих событий. После февраля 1917 года в нем разместилось Временное правительство, а уже в январе 1918 года новое большевистское правительство создало здесь Комиссию по охране памятников искусства и старины. Концентрированные военные действия в Зимнем дворце и вокруг него 25 и 26 октября 1917 года предоставили писателям, искавшим аналог Бастилии, возможно, лучший материал, однако он не был идеальным. После октябрьского захвата Зимний дворец превратился в символ политического бессилия всех сторон. Даже когда он стал сценой для евреиновского спектакля, сообщения в прессе оставались неоднозначными: Зимний продолжали использовать как символ бессилия, старого режима и сменившего его «буржуазного» правительства. В течение последующих трех-четырех лет его способность менять символичность сохранялась: в залах дворца в разное время находились военнопленные из старой армии, делегаты съезда комитета бедноты с севера России, делегаты съезда работниц, дети дошкольного возраста, организаторы первомайских праздников и т. д. [Суслов 1928: 62–63].

Если отзывы на «Взятие Зимнего» рассказывали о финальной сцене, в которой «восставший народ начинает атаку этого последнего оплота уже свергнутой власти»[342], то Евреинов описывал силуэтные сцены боя в ярко освещенных окнах дворца как борьбу с защитниками «призрачной власти». Ими, по его насмешливому замечанию, были «опереточный женский батальон» и «группа несчастных калек» (то есть раненых)[343]. Структура и организация «Взятия Зимнего» также свидетельствовали об определенном недоверии к народным массам и их склонности к слаженным действиям. Хотя в отзывах регулярно сообщалось, что спектакль был проведен «с участием больших масс», это было не совсем так[344]. Постановка одновременно и ограничивала участие зрителей и вовлекала их в действие, начиная с символической социальной поляризации красной и белой платформ и заканчивая приравниванием активных масс к пролетариям: «Две стороны, два лагеря, два класса», как выразилась «Петроградская правда». Вход для зрителей был «свободным», но для прохода на сцены требовались специальные билеты, а передвигаться по площади во время представления было строго запрещено. Опасаясь массовой паники, пресса опубликовала предупреждения о стрельбе, заводских сиренах и отрядах вооруженных солдат, которые будут задействованы в представлении[345]. Луначарский выступал за то, чтобы распределять в толпе зрителей профессиональных актеров для поднятия настроения в ключевые моменты представлений, и даже добавлял, что в этом отношении могло бы быть полезным и вино, хотя это потенциально привело бы к «безобразным последствиям» [Луначарский 1981: 87].

Луначарский в принципе сомневался в том, что массы, участвующие в этих представлениях, вообще способны к творчеству: «Никак нельзя ждать, чтобы толпа сама по себе могла создать что-нибудь, кроме веселого шума и пестрого колебания празднично разодетых людей» [Там же: 85][346]. И действительно, в статьях, посвященных массовым зрелищам, отмечалась огромная степень организации, контроля и синхронности, которых они требовали. Радлов выражал нескрываемое удовольствие от степени контроля, который он осуществлял над актерами одного из представлений на Бирже[347]. Анненков вспоминал о «почти непреодолимых» технических трудностях, связанных с освещением и декорациями [Анненков 1966: 120–122]. Пиотровский же в статье «Петербургские празднества» высказывал мнение, что излишняя организованность подрывает главную цель зрелищ:

Весь вопрос в том, насколько сознательно действуют организованные для празднества массы. И здесь празднества 1920 года, несомненно, шли по ложному пути. Мобилизовать совершенно неподготовленные рабочие клубы, привести под командой воинские части, – ив неделю подготовить их к действию, – это действительно может привести к механичности, к плац-параду, убить живой дух празднеств [Пиотровский 2019, II: 18] (курсив наш. – Ф. К).

Это была действительно жесткая критика. Для чего же проводились эти празднества, если не для того, чтобы передать «живой дух» революции?

Акт памяти, смысловой акт