«А знаете, как был взят Зимний дворец? – спросил какой-то матрос. – Часов в одиннадцать мы увидели, что со стороны Невы не осталось ни одного юнкера. Тогда мы ворвались в двери и полезли вверх по лестницам, кто в одиночку, а кто маленькими группами. На верхней площадке юнкера задерживали всех и отнимали винтовки. Но наши ребята все подходили да подходили, пока нас не стало больше. Тогда мы кинулись на юнкеров и отобрали винтовки у них…» [Рид 1968:401].
Воспоминания Рида о массах как о «черной реке, заливающей всю улицу, без песен и криков», вряд ли передают их подлинный революционный настрой [Там же: 346][372]
.Другие вспоминали о взятии дворца более подробно, но не представляли это событие как революционный переворот. Антонов-Овсеенко, помогавший координировать штурм, вспоминал, что «вообще вся атака Дворца носила к этому времени совершенно беспорядочный характер». Защитники дворца быстро редели: казачья сотня ушла, а юнкера и женский батальон стали сдаваться в плен, когда начался артиллерийский обстрел. Попытки небольших групп нападавших проникнуть во дворец были отбиты, некоторые из них даже были захвачены юнкерами в плен. По словам Антонова-Овсеенко, только когда он и Чудновский убедились, что юнкеров осталось мало, они приказали атакующим войти во дворец и проникли в него без сопротивления[373]
. Подвойский, которому также было поручено организовать взятие дворца, завершил свои краткие воспоминания довольно разочаровывающе:Как только заговорили орудия и снаряды стали попадать в Зимний Дворец, последние колебания кончились. Юнкеры выбежали из-за баррикады и закричали, что они сдаются. Тогда наши войска огромными массами вливаются во дворец. Здесь производится обыск и Временное Правительство, оказавшееся в одном из покоев дворца, арестовывается[374]
.Штурм Зимнего дворца в памяти, как и на сцене, начал происходить только по мере того, как люди стали опираться на мощные образы и символы, созданные юбилейными торжествами. Несмотря на то что в опубликованных в 1920 году воспоминаниях об Октябре дворец продолжал играть неоднозначную роль, он стал приобретать и более драматический облик. В отличие от своих ранних воспоминаний 1918 года, в 1920 году Подвойский стал говорить о «штурме» дворца. Он по-прежнему представлял это место как символ бессилия Временного правительства; «классовая борьба» настолько подорвала поддержку правительства, что защитники дворца растаяли, не сделав ни единого выстрела. Однако теперь воспоминания Подвойского приобрели драматическую кульминацию, хотя и мотивированную революционными настроениями солдат и красногвардейцев, а не взвешенными намерениями большевиков:
Несколько гранат разорвалось в коридорах Зимнего. Колебаниям бы положен конец. Матросы, красногвардейцы, солдаты, под пулеметную перекрещивающуюся трескотню, перелетали через баррикады у Зимнего, смяли их защитников и ворвались в ворота Зимнего… Двор занят… Летят на лестницы… На ступенях схватываются с юнкерами… Опрокидывают их… Бросаются на второй этаж… Разметают защитников правительства… Рассыпаются… Несутся в третий этаж, везде по дороге опрокидывая юнкеров и поражая их… Юнкера бросают оружие… Солдаты, красногвардейцы, матросы потоком устремляются дальше… Ищут виновников бедствий[375]
.