Октябрь. Память и создание большевистской революции

Изначально Совнарком назначил девять человек в коллегию Истпарта: Ольминского – председателем, В. В. Адоратского, Н. Н. Батурина, Бубнова, Быстрянского, Невского, С. А. Пионтковского, М. Н. Покровского и Д. Б. Рязанова. Постановлением Оргбюро ЦК партии от 2 декабря 1921 года Истпарт перешел в ведение ЦК и пополнил состав коллегии другими видными партийными деятелями, в том числе А. Я. Аросевым, Н. Н. Авдеевым, Ц. С. Бобровской (Зеликсон), А. И. Елизаровой, П. Н. Лепешинским, М. Н. Лядовым, С. И. Мицкевичем, Подвойским, М. А. Савельевым, О. А. Варенцовой. Председатель Ольминский, движущая сила Комиссии, был непоколебимым марксистом почти 60 лет. Он вступил в РСДРП в 1898 году, был давним соратником Ленина как в России, так и в эмиграции, и вместе с другими марксистами, такими как Батурин и Лепешинский, считал себя хранителем истории большевистской партии. Концептуальный и идеологический мир этих людей формировался под влиянием ряда общих впечатлений. Их объединяло открыто революционное мировоззрение, ограниченное партийными рамками. За исключением сравнительно молодого Пионтковского, вступившего в Коммунистическую партию только в 1919 году и отметившего в 1920 году 29-летие, все остальные члены коллегии долгое время были профессиональными революционерами, вступив в РСДРП примерно на рубеже веков. Их мир состоял из местных партийных групп или комитетов (Адоратский и Аросев ранее работали в Казани, Бубнов – в Иваново-Вознесенске, Бобровская и Лядов – в Баку, Варенцова и Батурин – в ряде различных местных партийных организаций) и периодов работы в центральных партийных организациях в Москве и Петрограде.

Для подавляющего большинства этих людей периоды напряженной партийной работы в России чередовались с периодами столь же напряженной, но изолированной внутренней или зарубежной ссылки. Они привыкли обкатывать свои идеи в небольших и закрытых политических кругах российской социал-демократии в Европе. Напряженные условия «кружковщины» эмиграции Федор Дан впоследствии назовет «печальным наследием печального прошлого»[406]. Еще в 1891 году Фридрих Энгельс опасался, что доктринальные споры в русских эмигрантских кругах подорвут силы противостояния царизму:

Все знакомы друг с другом, все находятся друг с другом в личных дружеских или враждебных отношениях, и, следовательно, всякое движение вперед, обязательно сопровождаемое разногласиями, расколами, полемикой, приобретает в высшей степени личный характер. Это свойственно всякой политической эмиграции… Я тогда же убедился, что партия, обладающая достаточной моральной силой, чтобы первой стать выше этой атмосферы личных счетов и не поддаться влиянию этих распрей, приобретает благодаря этому большое преимущество перед другими партиями [Переписка 1951: 322].

«Кружковщина» дарила утешение, дружбу и поощряла интеллектуальное развитие. Она также способствовала, как отмечает Хаймсон, «элитарности, сектантству и нетерпимости» [Haimson 1987: 4][407]. Дан писал, что «спертый воздух узких кружков и тайных собраний… [в] российской социал-демократии» позволил большевикам тактикой раскола эффективно «отравить» фракционную борьбу (цит. по: [Martow 1926: 236]). Эти же условия способствовали формированию у членов организации чувства преемственности и веры в историческую значимость собственного революционного прошлого. Некоторые из них, включая Покровского, Батурина, Рязанова, Лядова и молодого Пионтковского, попали в Истпарт благодаря своей академической подготовке или опыту исторических исследований[408].

Рис. 7. М. С. Ольминский (предоставлено РГАКФД в Красногорске)

В местных партийных объединениях России до 1917 года также было много «кружковщины». Образ органичной сети взаимосвязанных и функционирующих комитетов в действительности был продуктом позднейшей мифологизации Октябрьской революции. Хотя отдельные люди часто работали в этих группах вне фракций, они все же в значительной степени определялись своим партийным опытом. Партийные рамки стали определяющими для Аросева, который сначала работал в организациях эсеров в Казани, Петрограде и Москве; Рязанова, который вышел из большевистской партии из-за разногласий с Лениным и вернулся в нее только в 1917 году; Бубнова, который присоединился к левым коммунистам в 1918 году; Авдеева, который после февраля 1917 года примкнул к меньшевикам-интернационалистам; Лядова, который после заигрывания с меньшевиками был вновь принят в коммунистическую партию только в 1920 году.