Октябрь. Память и создание большевистской революции

Признание силы репрезентации революции поставило Истпарт перед другой проблемой: опасностью исследования «контрреволюционных» событий на основе царских документов. В докладной записке в центральный Истпарт Московское бюро рекомендовало использовать такие документы умеренно и крайне осторожно, ни в коем случае не перепечатывать их просто так, даже если они снабжены примечаниями. Проблема, добавляли в бюро, заключалась в том, чтобы решить, с какой точки зрения рассматривать контрреволюционные события; просто пересказать их считалось неприемлемым[420]. В аналогичном ключе была написана статья в тульском журнале, в которой читателей предупреждали, что не следует принимать за чистую монету информацию, содержащуюся в «контрреволюционных» материалах. Авторы критиковали документы из архива Тульского жандармского управления за то, что власть того времени «постаралась изобразить поведение черносотенцев, – “националистов” (“патриотов”) в весьма мягких красках, и, наоборот, сгустить краски при изображении действий противной стороны». В статье отмечалось, что такое представление в сочетании с вероятной неспособностью местных следователей зафиксировать свидетельства очевидцев черносотенных эксцессов породило «вражду к “революционерам”, “студентам”, “ораторам”… как в крупно-, так и в мелко-буржуазных слоях тульского населения»[421].

Тот же образ мышления порождал порой навязчивые «правила конспирации», регламентировавшие работу партийных органов высокого уровня в годы Гражданской войны и после нее[422]. Он лег в основу подробных инструкций о том, как следует засекречивать и архивировать собранные документы, как их нужно хранить, какие учреждения отвечают за те или иные источники[423]. На X съезде партии весной 1921 года Ольминский, говоря о важности сохранения документов (и памяти, которую они в себе заключают), нарисовал мрачную картину недалекого будущего, когда молодые коммунисты, которым на момент Февральской революции было 14–15 лет, будут спрашивать: «А что такое Февральская революция? А что такое Октябрьская революция?» Ольминский вспоминал, как в 1912 году, в момент возрождения рабочего движения, ЦК партии призвал к забастовке 9 января (годовщина расстрела рабочих в Петрограде в 1905 году) и в редакцию «Правды» пришли молодые рабочие, которые выразили свою готовность бастовать, но спросили, а что же произошло 9 января [Протоколы… 1933: 135]. Неудивительно, что проект Истпарта стал мобилизующим: Батурин призвал

к самому основательному и всестороннему освещению истории Октябрьского переворота и его вдохновителя и творца – РКП <…> История развития этой партии, ее побед и поражений должна быть написана возможно скорее. Она должна появиться не «в назидание потомству»; она необходима как орудие непрекращающейся борьбы, как путеводная нить к окончательной победе[424].

Учитывая неуверенность большевистских лидеров в восприятии их партии населением и постоянные попытки придать большевистской идентичности более четкие контуры, неудивительно, что вопрос о состоянии истории партии представлялся им особенно актуальным. «Для истории нашей партии не сделали почти ничего», – писал Быстрянский в «Петроградской правде» в октябре 1920 года:

…не имеется вовсе ни популярных пособий, ни серьезных работ. Это понятно. Только члены коммунистической партии могли бы дать настоящую историю ее прошлого, верную, неискаженную в кривом зеркале буржуазных предрассудков, картину сплочения пролетариата и его классовую партию <…> Но коммунистам было не до того, чтобы писать историю, ибо их силы были направлены на творчество исторического процесса, на активное участие в нем[425].