Октябрь. Память и создание большевистской революции

Уже в 1921 году Екатеринославское бюро организовало выставку по «истории партии и революции», которую посещало в среднем 150 человек в день: в основном это были группы учеников местных школ и служащих воинских частей Екатеринослава[470]. Музеи и выставки варьировались в зависимости от района. Они могли быть небольшими: например, музей при Витебском бюро, где хранились «некоторые фотографии» и несколько местных и центральных газет за период после 1917 года, или выставка, открытая в рабочем клубе Симбирска, – несколько фотографий местных партийных работников, взятых из архива охранного отделения, несколько экземпляров газеты «Искра» и устав местной партийной организации Ардатовского уезда, «долгое время не получавшей после февральской революции никаких сведений из центра»[471]. Они могли быть такими же объемными, как созданный Новгородским бюро Музей революции, в котором к 1923 году хранилось 215 прокламаций, 318 фотографий, 500 образцов нелегальной литературы и 210 плакатов. В музее была организована выставка, состоявшая из двух частей, «История Октябрьской революции» и «Марш Великой Октябрьской революции», и включавшая почти две тысячи экспонатов, которую за полтора года посетило более 17 тысяч человек[472]. Местные бюро неизменно гордились высокой посещаемостью своих музеев и выставок и, как и Новгородское бюро, подчеркивали, что ими «горячо» интересуются красноармейцы, рабочие и крестьяне[473].

Эти музеи и выставки задумывались как места не пассивного просмотра, а активной пропаганды. Представленные экспонаты часто дополнялись публичными лекциями на соответствующие темы или курсами по истории партии, что помогало поместить экспонаты в определенный контекст[474]. Как отмечали в Новгородском бюро, «колоссальное» количество посетителей экспозиции было обусловлено тем, что музей находился в дискуссионном клубе, где регулярно проходили местные конференции[475]. Высокие показатели посещаемости были, конечно, и результатом групповых экскурсий, организованных местными комитетами, организациями и заводами.

В поиске всеохватных мемуаров

Несмотря на то что руководители Истпарта стремились создать последовательное революционное повествование, они все же опасались, что всех их усилий будет недостаточно, чтобы передать присущую жизненному опыту революционера яркость и драматизм. Передать его могли только личные воспоминания современников. Но ведь «мы, теперешние русские коммунисты… о нашей революции просто знаем? – спрашивал Истпарт с оттенком раздражения. – Каждый помнит то, что он видел вокруг себя в том уголке России, куда его забрасывала судьба за последние три года» [Ко всем… 1920:4]. Это высказывание, конечно же, было адресовано членам партии. В крайне идеологизированной атмосфере ранней Советской России не все очевидцы были равны, как и их мемуары. Значительная часть советской революционной культуры до этого времени была направлена на отделение в новом обществе легитимных голосов от нелегитимных. Но даже голос партийной интеллигенции, сыгравший важнейшую роль в Октябре, не мог быть услышан в ущерб голосу «рабочей социал-демократии» [Из эпохи… 1921–1923, 1: 190]. Утверждая, что Истпарт в своей работе не делает «различия между рабочими и интеллигенцией», Ольминский предупреждал, что

интеллигенция, особенно в дореволюционное время, жила одной, а рабочий – другой жизнью <…> Поэтому, если у нас история будет писаться только по воспоминаниям рабочего, то это будет одна история, по воспоминаниям интеллигента – другая история. Это будут две разные истории [Протоколы… 1933: 136].

Тем не менее, как полагали в Московском бюро, более легитимной из этих двух историй в условиях пролетарской диктатуры была история рабочих, имевших «революционное прошлое», и «даже беспартийных рабочих»[476]. Но сам по себе их социальный статус не гарантировал безупречности их воспоминаний. Руководитель Витебского бюро говорил на конференции Истпарта в 1923 году, что «рабочий… массовик большей частью знает только свой уголок работы и поэтому цельной картины в воспоминаниях дать не может»[477]. Поэтому даже для рабочего приходилось ограничиваться отдельными революционными эпизодами или определенными темами, например, деятельностью местных партийных организаций (особенно на отдельных заводах). Коллективные воспоминания считались наиболее надежными. Объединение групп товарищей, принимавших участие в работе партийных организаций в одно и то же время и на одном и том же заводе или в разные периоды на одном заводе, должно было помочь составить там «полную картину партийной организации»[478].