Октябрь. Память и создание большевистской революции

В качестве иллюстрации Авдеев привел следующий пример. В июле 1914 года от имени Петербургского комитета РСДРП была распространена прокламация, призывавшая к трехдневной забастовке в знак протеста против расстрела и избиения полицией путиловских рабочих 16 июля. В то же время другая прокламация за той же подписью призывала рабочих к штурму арсенала, захвату оружия и вооруженному восстанию. Применяя указанную методологию, писал Авдеев, можно определить, что первое воззвание было однозначно подлинным, поскольку оно соответствовало тактике Петербургского комитета того времени, а второе – нет, следовательно, второе было фальшивым[605]. (Важно отметить, что логика Авдеева предполагала существование идеологически последовательной партийной организации.) После правильной оценки материалов, продолжал Авдеев, историк должен был удостовериться, что использует их для «правильного» описания событий. Задача историка – создать целостную картину событий, и ему часто приходится «восполнять недостающие звенья [фактов]… посредством гипотезы или аналогии». При этом он должен был руководствоваться «марксистским методом материалистического понимания истории», которое, в отличие от идеалистического, подчеркивало не божественное вмешательство или роль отдельных «великих личностей», а значение массовых действий, идеалов и институтов. Важно отметить, что лучшим пособием в этом отношении Авдеев назвал книгу Ленина «Государство и революция», «в которой он диктатуру пролетариата, как форму государственной власти, объясняет и освещает историей Парижской Коммуны»[606].

В «Пролетарской революции» также были напечатаны новые указания по написанию мемуаров и воспоминаний об истории партии и Октября. В соответствии с настроениями времени, автор указаний предупреждал, что воспоминания поступают не только от рабочих, но и от интеллигенции «самого разнообразного политического происхождения», и что теперь остро встала задача «улучшения качества источников». Признавая, что личные воспоминания часто зависят от наблюдений человека за происходящими вокруг «общественно-историческими явлениями», автор предполагал, что при анализе различных искажений и субъективных факторов необходима правильная точка зрения. Ни в коем случае нельзя отождествлять работу организации с личным участием в ней, «так как это неизбежно ведет к подмене роли партии и масс своей личной ролью, как “героя” своего времени»[607].

Объективные потребности революции в настоящем явно перевешивали субъективное тщеславие тех, кто о ней вспоминал. В разгар «литературной дискуссии» бюро Истпарта постановило, что все произведения, созданные на тему Октября в широком смысле, принадлежат Истпарту, и Истпарт может их редактировать как с согласия, так и без участия автора[608]. В октябре 1925 года Канатчиков сообщил заведующему бюро Истпарта Уральского областного комитета, что все материалы, подготовленные к юбилею 1905 года, должны пройти проверку в литературной подкомиссии в Москве, даже если это могло повлечь задержку с публикацией[609]. В ряде секретных записок в ЦК партии в течение 1925 года он также запрашивал информацию о потенциальных авторах, в том числе об их партийной принадлежности в текущий момент и в 1905 году. Канатчиков оценивал (а зачастую и запрещал) статьи о 1905 годе, исходя из ранней принадлежности авторов к меньшевикам или эсерам или наличия у них соответствующих настроений[610]. Аналогичные запросы он делал и в местные бюро Истпарта[611]. Как минимум в одном случае Канатчиков вступил в конфликт с Московским Истпартом и заместителем председателя юбилейной комиссии 1905 года из-за включения в сборник Московского Истпарта статей двух лиц, которых он назвал «слишком одиозными» и не заслуживающими публикации, независимо от содержания их трудов[612]. В другом случае в мае 1925 года Канатчиков указал, что, хотя «бывший правый эсер», писавший о 1905 годе, не был больше «врагом советской власти», все его работы «неминуемо проникнуты <э>с-ровской идеологией»[613].