— Люси, так ты согласна, знай, я буду очень рада, если ты согласишься, — Люси потупила взгляд, вновь натыкаясь на глаза Рэдфокса — к горлу неприятно подошёл ком, вместе с тем же тошнотворным сомнением, стоит ли ей вообще быть здесь, находиться среди них. Всё же малышка Анна ничего толком и не изменила, просто на мгновение дала надежду, всё осталось, как и раньше — Люси по-прежнему боятся, презирают, обходят стороной, боясь наткнуться на эти глаза. Но зря ли вспыхнули давно забытые чувства, возродились из тлеющего пепла, подобно фениксу, бушуя в груди неподвластным вихрем — Люси впервые чувствовала себя настолько неуверенно, страшно, взволнованно. И от всего этого, а в особенности от мерзкого страха, так неприятно опутывающего душу, хотелось кричать — громко, истошно, чтобы хотя бы кто-то смог услышать, — а после просто заплакать, ощущая себя просто живой, просто настоящей.
— Я не знаю, Леви, я уже ничего не знаю в этом мире, и часто сама себя не понимаю, не могу понять, что происходит. Не знаю, зачем сижу здесь, среди вас, зачем брала на руки Анну, хотя и ощущала, что всё неправильно, зачем говорю с тобой — я знаю лишь одно, в глазах многих я так и осталась монстром. И мне уже не обидно и почти не больно, я привыкла, мне просто страшно, что всё, что говорят люди может взять и оказаться правдой, а не обычной выдумкой, мыслями, я этого боюсь. Уже давно хочется кричать от непонимания, которое разрывает изнутри, хочется бежать отсюда подальше, чтобы никто из вас больше не видел меня, хочется просто заплакать, чтобы понять, убедиться, что я ещё живу, существую. Я теперь уже ничего не могу, не хочу и всё чаще ловлю себя на мысли, что задумываюсь о вечном покое — быть может, было бы лучше, легче, правильнее, если бы я умерла, если бы меня не спасли, не превратили в это. И называть себя это больно, но, как мне кажется, правильно, — слёз уже не было, хотя было желание заплакать, только голос едва заметно дрожал, и Хартфилия вновь себя не понимала — зачем всё это говорит? Неужели надеется на прощение, надеется, что, услышав её исповедь, её простят, пожалеют, примут назад так же тепло? Неужели Люси всё так же верит в надежду?
— Знаешь, Люси, я не могу судить тебя. И никто из них тоже не может, просто не имеет на это права — мы никогда не были на твоём месте, мы не можем говорить, что всё, через что ты прошла, было просто, мы не должны презирать тебя, упрекать в слабости и желании быть защищённой. Мы должны поддерживать тебя, как и раньше, как было тогда, при нашем первом знакомстве, мы ведь одна большая, дружная семья, — а без тебя наша семья уже и не семья вовсе. Когда рядом нет кого-то близкого, то всё становиться бессмысленным: кто-то уходит, кто-то ждёт, кто-то страдает, а кто-то не выдерживает и ломается. Слушай, я хочу предложить тебе сходить кое-куда, здесь недалеко, уверена она будет безумно рада увидеть тебя, — Люси насторожилась, услышав это неопределённое «она», однако послушно, сама не зная почему и зачем, поднялась, последовала за Леви к выходу. Как ни странно, тех пронзительных, прожигающих, осуждающих взглядов в спину больше не было, даже Гажил смотрел как-то иначе, а после просто отвернулся — Люси оставалось лишь надеяться, что, быть может, и он понял её правильно.
Куда они направляются, Люси всё никак не могла понять, хотя и знала этот город как свои пять пальцев: все улицы, переходы, закоулки — все они были до боли в сердце знакомы, и отрицать то, что Люси скучала по этим местам, было бы глупо. Да, порой не хватало привычной людской суеты, шумных улиц, долгожданного возвращения в свой дом, где всё лежит точно так же, как ты и оставил, обычного взгляда на гильдию. А теперь она шла по обычной каменной дорожке, впереди вход в центральный парк, где так же громко, знакомо журчит воды из фонтана, где на каждой скамейке сидят то одинокие, всеми позабытые люди, то шумные компании, чередуясь с влюблёнными парочками. Люси любила быть здесь весной: природа была по-своему красива, неповторима, притягательна, чарующа, а люди, будто забывая прошлое, холодные, леденящие душу ветра, с радостью позволяли нежным, первым лучам растапливать лёд в своих сердцах, освобождая место для больших тёплых чувств.