Окутанная тьмой (СИ)

Люси появляется тихо и неожиданно, оказавшись на своём прежнем месте, притянув одну ногу к груди, — но взгляд, растерянный и полубезумный, злобный, опущен. Седьмая знает, кожей чувствует, что она просто не хочет, не желает, чтобы все эти люди, только-только принявшие её назад, домой, видели её в ярости, в полном безумии, когда ничего кроме внешности не напоминает о настоящей Люси. Но седьмая будет делать всё, чтобы эти глупые человеческие выродки раскрыли глаза шире и рассмотрели внутри этой, якобы невинной девушки с непростой, даже тяжёлой судьбой, прогнившую, такую же чёрную душу. И потому ядовито улыбаясь, Седьмая по одному лишь состоянию догадывается, что оказалась совершенно права, и тот мальчишка погиб от истощения своих сил — все он потратил лишь бы только оградить ту куклу, стоящую слишком дорого для него, от них.

— Что, Люси? Неужели я оказалась права, и тот мальчик погиб после нашего ухода? Что же ты молчишь? Расскажи, как всё было — мне тоже интересно! — Люси не двигается, только крепко стискивает зубы, ведь она не вправе сорваться, поддаться на глупую провокацию этой падали, приняв её грязные правила. Но желание увидеть, как с её, обагрённых чужой кровью, рук сползает кожа и ошмётками отпадает обожжённое огнём мясо, туманит разум. Люси всем сердцем желает мучить её без остановки, за всю ту боль, которую Седьмая и её брат принесли её ребёнку. Люси будет молча, но кровожадно резать, кромсать, разрывать на кусочки и Пятнадцатого — и при этом ни один мускул на её лице не дрогнет, всё будет настолько привычно и обыденно, что аж тошно становится. Сколько бы Люси не пыталась отрицать тот факт, не выходит — убийства, кровавое и жестокое, стало неотделимой частью её жизни в погоне за вечно ускользающим сквозь пальцы счастьем. И от этого уже никуда не деться.

— Гори, падаль, — бесшумно двигаются дрожащие губы, вынося приговор, и тот самый маленький, чёрный огонёк, что так долго томился в ожидании, с голодом дикого зверя бросается на ноги Седьмой, разгораясь с удивительной яростью и неудержимость. Седьмая начинает истошно вопить — ни один демон не в силах стерпеть даже такую боль, но самое страшное для неё то, что это только начало. Сила чувствует состояние своего хозяина, а душа Люси, сжатая до невозможного, мечется, как птица в клетке, — с одной стороны хочется покончить с этим быстрее и попытаться забыть, закурить в какой-нибудь подворотне, но разум упрямо твердит, что просто так нельзя. Она станет такой же, как они.

— Люси, так это правда? О Кине? — Хартфилия нехотя поднимает глаза, встречаясь с перепуганным взглядом Венди. Та дрожащими руками сильнее сжимает меч за лезвие, не обращая внимания, как легко оно въедается в кожу, она не чувствует боли, осознавая, что произошло. Единственное, что сейчас гложет маленькую девочку — чувство вины перед Кином, ведь она так и не успела извиниться перед ним, что когда-то назвала таким же прогнившим, чёрным, как и другие демоны. А ведь он другой, такой же добрый, как и Люси, и, наверное, стоило Венди сказать ему об этом раньше, но она побоялась, просто постеснялась при всех, а теперь уже оказывается, что поздно. Её извинения никому не нужны, никто их более не ждёт, как и благодарности за спасение, и из-за этого больнее вдвойне — за то, что опоздала и не поговорила с ним прежде, когда была возможность.