Оливия Киттеридж

– Выпьем же за удачные капиталовложения!

Оливия выпрямляется и проводит рукой по нагретой солнцем столешнице. Этот письменный стол у Кристофера с детства, вот и пятно от банки с ментоловой мазью для растираний. Рядом с пятном – стопка папок, подписанных почерком Доктора Сью, и три черных фломастера «Мэджик маркерс». Оливия выдвигает верхний ящик стола. Вместо мальчишечьих носков и футболок тут теперь нижнее белье ее невестки – скомканные, скользкие, кружевные, цветастые вещицы. Оливия тянет за бретельку – показывается блестящий бледно-голубой лифчик из тонкой ткани, с маленькими чашечками. Она медленно поворачивает его на широкой ладони, затем скручивает в шарик и сует в свою просторную сумку. Ногам тяжело, они словно опухли.

Ах ты ж Мисс Всезнайка, думает Оливия, глядя на фломастеры, лежащие на столе рядом с Сюзанниными папками, берет в руки один, снимает колпачок, вдыхает знакомый школьный запах. Ее так и тянет исчеркать маркером светлое покрывало, которое новобрачная привезла с собой в этот дом. Она осматривает оккупированную спальню, и ей хочется пометить маркером все до единой вещички, появившиеся здесь за последний месяц.

Оливия подходит к шкафу и рывком открывает дверь. Наряды, висящие там, – вот они вызывают у нее уже самую настоящую ярость. Сорвать бы их, растерзать дорогую темную ткань узеньких платьиц, демонстративно развешанных на деревянных плечиках. А тут еще и свитерочки всевозможных оттенков коричневого и болотно-зеленого, аккуратно сложены на обитой тканью пластмассовой подвесной полке. Один, в самом низу, вообще серо-бежевый. Спрашивается, что плохого, бога ради, в том, чтобы добавить в жизнь немножко цвета? У Оливии трясутся пальцы, потому что она в ярости и потому что, разумеется, в любой момент кто-то может пройти по коридору и сунуть нос в открытую дверь.

Бежевый свитер толстый, и хорошо – значит, этой особе он не понадобится до осени. Оливия быстро разворачивает его и проводит фломастером длинную черную линию по рукаву, сверху донизу. Потом, зажав маркер в зубах, поспешно складывает свитер, приходится проделать это несколько раз, свитер никак не хочет принимать такой же образцовый вид, как в начале. Но в итоге ей удается. Тот, кто откроет дверцу шкафа, в жизни не догадается, что кто-то рылся в вещах, все выглядит безупречно.

Кроме обуви. Пол шкафа усеян туфлями, все вперемешку. Оливия вытаскивает потертый темный мокасин, на вид изрядно поношенный, – кстати, Оливия часто видела Сюзанну в этих мокасинах. Ну что ж, думает она, теперь, заарканив мужа, можно бегать в растоптанных башмаках. Оливия нагибается, на миг пугается, что не сможет разогнуться, запихивает мокасин в сумку, с усилием выпрямляется – уфф, получилось – и, слегка задыхаясь, расправляет в сумке фольгу, которой накрыт черничный пирог, чтобы получше замаскировать мокасин.

– Ты готова?

Генри стоит в дверях, сияющий, счастливый – ну еще бы, ведь он всех обошел, со всеми простился, ведь ему нравится нравиться, нравится быть лапочкой. Как ей ни хочется рассказать ему о том, что она услышала, как ни хочется разделить с ним тяжесть того, что она натворила, – она сдержится и не скажет ни слова.

– Так что, едем в «Данкин Донатс»? – спрашивает Генри и глядит на нее глазами цвета океана. Генри – сама невинность. Это его способ выживания.

– Ох, – говорит Оливия, – даже не знаю, хочу ли я сейчас пончиков, Генри.

– Как скажешь. Мне просто показалось, ты говорила, что…

– Окей, окей. Заедем. Конечно.

Оливия сует сумку под мышку, крепко прижимает ее к себе толстой рукой и шагает к двери. Ей не то чтобы стало гораздо легче, но самую чуточку все же полегчало – от мысли, что теперь в жизни Сюзанны по крайней мере будут моменты, когда она хоть в чем-то усомнится. Растерянно спросит: «Кристофер, ты точно уверен, что не видел мой мокасин?» Перебирая стирку, пересматривая содержимое ящика с бельем, ощутит, как в ней шевелится тревога: «Я, кажется, с ума схожу, даже за вещами не могу уследить, все куда-то девается… О боже, а что это с моим свитером?» И она никогда не узнает, правда же? Потому что кому придет в голову разрисовать свитер, выкрасть лифчик, утащить один башмак? Свитер выведен из строя, а мокасин, в компании лифчика, исчезнет в мусорном ведре в туалете «Данкин Донатс», погребенный под использованными бумажными салфетками и прокладками, а наутро уедет на свалку. И вообще, если уж Доктор Сью вздумала поселиться неподалеку от Оливии, то почему бы Оливии не прихватывать время от времени то одно, то другое – просто чтобы человек не забывал сомневаться. Да и себе устраивать тихий всплеск. Потому что Кристоферу не нужна рядом женщина, уверенная, что знает все на свете. Всего на свете не знает никто, и нечего некоторым заблуждаться на свой счет.

– Идем, – говорит наконец Оливия и еще крепче зажимает под мышкой сумку, готовясь к походу через гостиную. И представляет свое сердце, большую красную мышцу, которая громко колотится под цветастым платьем.

Голод