Оливия Киттеридж

У стойки негде было развернуть газету, так что Хармон, поедая свою яичницу и кукурузный маффин, наблюдал за этой парой, усевшейся за столик у окна. Девушка оказалась худее, чем он думал; когда она наклонялась над столом, торс ее – даже в этой джинсовой курточке – был как стиральная доска. В какой-то момент она сложила руки на столе и опустила на них голову. А парень продолжал говорить, лицо его оставалось беззаботным. Когда она снова выпрямилась, он коснулся ее волос, потер их кончики между пальцев.

Хармон купил два пончика, каждый в отдельном пакете, и ушел. Стоял ранний сентябрь, у кленов покраснели верхушки, несколько ярко-красных листьев уже лежали на грунтовой дорожке – идеальные, в форме звезд. Годами раньше, когда сыновья были маленькими, Хармон, наверное, показал бы им эти листья и они с радостью бросились бы их подбирать, особенно Деррик, он обожал листики, веточки, желуди. Бонни вечно находила под его кроватью целый бурелом. «У тебя там скоро белка заведется!» – говорила она и требовала немедленно все выбросить, и он плакал. Деррик запаслив, как хомяк, и сентиментален. Хармон шагал, оставив машину у марины, и воздух облеплял ему лицо, точно мокрым полотенцем. Все сыновья были его любимцами, каждый был самым любимым.

Дейзи Фостер жила в маленьком утепленном коттедже на самом верху грунтовой дороги, которая спускалась к воде, огибая марину. Из ее маленькой гостиной виднелась узенькая полоска воды вдалеке, а из столовой – дорога, совсем близко, всего в нескольких футах, хотя летом ее заслонял куст спиреи, который пышно цвел у самого окна. Теперь же его колючие ветви совсем оголились, в доме было зябко, Дейзи в кухне включила плиту. Она уже переоделась: сняла то, в чем была в церкви, натянула светло-голубой свитер под цвет глаз и теперь сидела с сигаретой за столиком в столовой, наблюдая, как легонько шевелятся – вверх-вниз – кончики ветвей араукарии, растущей через дорогу.

Муж Дейзи, по возрасту годившийся ей в отцы, умер три года назад. Ее губы зашевелились – она вспоминала, как нынешней ночью он явился ей во сне, если, конечно, называть это сном. Она стряхнула пепел в большую стеклянную пепельницу. Рожденная для любви, всегда говорил он. В окно она увидела, как мимо проезжает та юная парочка – двоюродный брат Кэтлин Бёрнем и его девушка. На помятом «вольво» с кучей наклеек на бампере – похоже на старые чемоданы, усеянные штампами-визами, как в былые дни. Девушка что-то говорила, парень за рулем кивал. Сквозь ветви спиреи, стучавшие в окно, Дейзи, как ей показалось, разглядела одну из наклеек – планета Земля, а над ней надпись: «Кружатся в вихре горошины».

Она затушила сигарету о дно своей большой стеклянной пепельницы, как только завидела Хармона. Из-за медленной походки и сутулости он выглядел старше своих лет, и даже беглого взгляда ей хватило, чтобы увидеть, какую печаль он в себе несет. Но глаза его, когда она открыла ему дверь, сияли всегдашней живостью и простодушием.

– Спасибо, Хармон, – сказала она, когда он вручил ей, как обычно, бумажный пакет с пончиком, и оставила его на кухонном столе, накрытом скатертью в красную клетку, рядом со вторым таким же пакетом, который поставил туда сам Хармон. Свой пончик она съест позже, с бокалом красного вина.

В гостиной Дейзи уселась на диванчик, скрестив пухлые лодыжки, и зажгла новую сигарету.

– Как дела, Хармон? – спросила она. – Как мальчики?

Она ведь знала причину его печали: четверо его сыновей выросли и разъехались. Наезжали в гости, появлялись в городе – большие, взрослые мужчины, – и она вспоминала, как в прежние годы Хармона невозможно было встретить одного. Всегда с ним был кто-то из этих малышей, потом подростков, по субботам они бегали вокруг его хозяйственного магазина, с криками носились по парковке, гоняли мяч, поторапливали отца, чтобы скорей заканчивал работу.

– Хорошо. Кажется, хорошо. – Хармон сел рядом с ней – он никогда не садился в старое мягкое кресло Коппера. – А ты как, Дейзи?

– Ко мне во сне приходил Коппер. И это было не похоже на сон. Клянусь, я чувствую, что он приходил – оттуда, где он теперь, – приходил меня навестить. – Она повернулась к нему, вгляделась в него сквозь сигаретный дым. – Это звучит как полный бред, да?

Хармон пожал одним плечом:

– Я не знаю, как все устроено. По мне, на этом рынке каждый найдет себе товар по вкусу, и неважно, во что ты веришь или не веришь.

Дейзи кивнула.

– И он сказал, что все хорошо.

– Всё?

Она тихонько рассмеялась и снова сощурилась, поднося сигарету ко рту.

– Всё.

Они вместе обводили взглядом комнатку с низким потолком, дым стелился у них над головами. Однажды летом, в грозу, они точно так же сидели в этой комнате, и вдруг в приоткрытое окно влетела, жужжа, маленькая шаровая молния, нелепо пронеслась по кругу – и снова вылетела в окно.

Дейзи села поудобнее, одернула голубой свитер на большом мягком животе.

– Не нужно никому говорить, что он ко мне являлся.

– Конечно.

– Ты мой добрый друг, Хармон.

Он ничего не сказал, только провел рукой по диванной подушке.