Оливия Киттеридж

Воскресным утром у марины Хармону пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы не таращиться на эту юную пару. Он встречал их раньше в городе, на Мэйн-стрит; тоненькая ручка девушки – рукав джинсовой куртки вокруг узкого запястья оторочен искусственным мехом – легонько обхватывала пальцы парня, когда эти двое заглядывали в витрины магазинов с такой же чистейшей молчаливой безмятежностью, с какой сейчас стояли, прислонившись к перилам лестницы.

Парень, говорили в городе, был двоюродным братом Кэтлин Бёрнем, откуда-то из Нью-Гемпшира, и работал на лесопилке, хотя ростом был не выше, чем саженец сахарного клена, да и выглядел не старше. Но глаза его за стеклами очков в черной оправе смотрели легко и свободно, и в теле тоже была легкость и свобода. Обручальных колец нет, отметил Хармон и, отвернувшись, уставился на залив, сверкавший на утреннем солнце, плоский, как монетка, в этот безветренный день.

– Виктория меня бесит, – донеслись до Хармона слова девушки.

Голос у нее был высокий и оттого казался чересчур громким. Ее как будто не волновало, что слова ее слышны всем, – впрочем, народу было всего ничего, только Хармон и двое рыбаков ждали, пока в кафе освободятся места. В последнее время марина стала популярным местом воскресного завтрака, и ожидание столика было делом вполне обычным. Бонни, жена Хармона, не стала бы ждать в очереди. «Мне на нервы действует, когда люди чего-то ждут», – говорила она.

– А что так? – спросил парень. Он говорил тише, чем она, но Хармон стоял близко и потому все равно расслышал. Повернулся и посмотрел на них долгим взглядом, прищурившись.

– Нуу…

Девушка будто бы размышляла над ответом, губы ее шевелились. У нее была безупречная кожа с легчайшим, едва заметным оттенком корицы. И волосы покрашены в тот же тон – по крайней мере, Хармону так казалось. В наши дни девушки творят чудеса со своими волосами. Его племянница работала в салоне красоты в Портленде и как-то раз рассказывала Бонни, что окраска волос теперь – совсем другая история, не то что в прежние времена. Можно красить сколько угодно раз, в какие угодно цвета, и волосам это только на пользу пойдет. Бонни сказала, ее это не интересует, она принимает свои волосы такими, какими их создал Бог. А Хармон огорчился.

– Да потому что она в последнее время стала типа стервозной, – сказала девушка с сердцем, но при этом задумчиво.

Парень кивнул.

Дверь марины открылась, оттуда вышли двое рыбаков, а парень с девушкой вошли. Парень сел на деревянную скамью, а девушка, вместо того чтобы расположиться рядом, уселась к нему на колени, как будто он – стул.

– Садитесь, – сказала она Хармону, кивая на оставшееся место.

Он поднял было руку, мол, «не надо, спасибо, все в порядке», но она посмотрела на него так просто и открыто, так естественно, словно бы все это было в порядке вещей, – и он сел с ними рядом.

– Прекрати меня нюхать, – сказала девушка. Она глазела на воду, капюшон джинсовой куртки с оторочкой из искусственного меха как бы выталкивал ее голову вперед. – Ты меня нюхаешь, я точно знаю. – Она легонько взмахнула рукой – может быть, чтобы шутливо шлепнуть парня. Хармон, наблюдавший за ними краешком глаза, уставился прямо перед собой. Всего за несколько мгновений ветер успел усилиться, и залив превратился в сплошную полосу ряби. Он услышал стук весла, брошенного в лодку, и стал смотреть, как сын Кумса снимает швартов с кнехта на верфи. Он слыхал, что паренек не хочет заниматься отцовским магазином, а хочет вместо этого устроиться в береговую охрану.

На парковку въехала машина, это дало Хармону повод повернуть голову, и он увидел, что девушка нюхает сама себя, плечо своей джинсовой куртки.

– А, знаю, – сказала она. – Я пахну травкой.

«Наркоманы», – припечатала бы Бонни и больше не глянула бы в их сторону. И то, как девушка сидела на коленях у парня, ей бы тоже не понравилось. Но у Хармона сложилось впечатление, что в эти дни вся молодежь курит травку, как и они сами в шестидесятые. Его родные сыновья, наверное, тоже пробовали, а Кевин, может быть, и сейчас курит, но только не при жене. Жена Кевина пила соевое молоко, питалась гранолой, щебетала о своих занятиях йогой – Хармон и Бонни закатывали глаза. И все же Хармону нравилось, какой напор был в этом, какая мощь, – вот так же нравилась ему и юная пара, сидевшая рядом. Мир был для них устрицей. Это ощущалось в их непринужденности, в чистоте девичьей кожи, в ее высоком и сильном голосе. У Хармона было такое чувство, как однажды в детстве, когда он шел после сильного ливня по грунтовке и нашел в луже четвертак, и монетка казалась огромной и волшебной. Вот так же восхищала и зачаровывала его эта пара – как будто сама жизненная сила сидела за столиком с ним рядом.

– Можно бы лечь поспать, – говорила девушка, – после обеда. Тогда нас точно до утра не срубит. Глупо вырубиться, когда все-все будут тусить.

– Это запросто, – ответил парень.