Оливия Киттеридж

Оливия забрасывает в рот еще один брауни, но тут – вот они, эти самые дети, вваливаются в боковую дверь вместе с Марлин, проходят через кухню под скрежет машин, паркующихся на гравии у подъездной дорожки, а потом под звук захлопывающихся дверец. И Марлин Бонни – вот она, стоит в коридоре, держит свою сумочку на отлете, слегка приподняв, как будто эта сумочка принадлежит кому-то другому, стоит и стоит, пока кто-то не берет ее под руку и не вводит в гостиную, где она вежливо присаживается на свой собственный диван.

– Мы как раз говорили, – обращается к ней Молли Коллинз, – что, Марлин, честное слово, вы с Эдом вырастили трех лучших детей в этом городе.

И правда есть кем гордиться: Эдди-младший служит в береговой охране, и он такой же остроумный, каким был его отец (хотя и не такой компанейский – во взгляде его темных глаз сквозит настороженность); Ли Энн учится на медсестру; Шерил скоро заканчивает школу. Ни об одном из троих никто никогда не сказал дурного слова.

Но Марлин отвечает:

– Что вы, в нашем городке полно чудесных детей, – и берет у Молли из рук чашку кофе. Карие глаза Марлин словно бы слегка расфокусированы, щеки обвисли. Оливия устраивается в кресле напротив нее.

– Эти кладбищенские дела – такое мученье, – говорит Оливия, и Марлин улыбается, ямочки под скулами точно как крошечные оттиски звезд.

– О, привет, Оливия, – говорит она.

У Марлин годы ушли на то, чтобы перестать называть ее «миссис Киттеридж», – так уж люди устроены, учитель всегда остается для них учителем. И обратное тоже верно: для Оливии половина города по-прежнему дети, и она как видела, так и видит Эда Бонни и Марлин Монро влюбленными детишками, которые изо дня в день ходили из школы домой вместе. Дойдя до Кроссбоу-корнерс, они всегда останавливались, потому что с этого места им нужно было расходиться в разные стороны, и долго болтали – порой Оливия видела их там даже в пять часов пополудни.

У Марлин глаза полны слез, и она быстро-быстро моргает. Она наклоняется к Оливии и шепчет:

– Кэрри говорит, людям неприятно смотреть на реву-корову.

– Да ну к чертям! – отвечает Оливия.

Но Марлин вновь садится ровно, отпрянув от Оливии, потому что появляется Кэрри, худющая как спичка, на высоченных шпильках, и, едва остановившись, выпячивает бедро, туго обтянутое черным, и Оливию внезапно осеняет: должно быть, Кэрри травили в школе, когда она была совсем крошечным, щуплым ребенком.

– Хочешь пива, Марлин? Вместо кофе? – спрашивает Кэрри. Она и сама держит в руке бутылку пива, локоть прижат к талии, цепкий взгляд темных глаз быстро вбирает в себя все: и чашку кофе в руке Марлин, все еще полную, и присутствие Оливии Киттеридж, которая годы тому назад не раз и не два отправляла Кэрри в кабинет директора – пока ее, Кэрри, не отослали к родственникам. – Или, может, каплю виски?

Генри, наверное, вспомнил бы, почему девочку отослали куда-то далеко к родне. Оливия никогда не отличалась хорошей памятью.

– Капля виски – это хорошо, – говорит Марлин. – А вы хотите, Оливия?

– Нет, спасибо. – Если она начнет, то сопьется. Поэтому она держится подальше от выпивки – всегда, всю жизнь. Может быть, думает она, бывшая жена Кристофера – тайная пьянчуга? Хлещет все эти их калифорнийские вина…

Дом постепенно заполняется людьми. Они проходят по коридору, толпятся на крыльце. Среди рыбаков есть и приехавшие издалека, из бухты Саббатус, вид у них такой, будто они долго себя отчищали и отскребали. Сутуля широкие плечи, они робко, виновато пробираются в гостиную, неуклюже берут большими руками крошечные брауни. Вскоре в гостиную набивается столько народу, что Оливия перестает видеть в окне залив. Мимо нее двигаются юбки, пряжки ремней.

– Я просто хочу сказать вам, Марлин, – в толпе вдруг возникает просвет, а в просвете – Сьюзи Брэдфорд, которая решительно втискивается между кофейным столиком и диваном, – как мужественно он переносил свою болезнь. Не припомню, чтобы он когда-нибудь жаловался.

– Да, – отвечает Марлин. – Он никогда не жаловался. – И добавляет: – У него была его корзинка с путешествиями.

По крайней мере, именно так слышится Оливии. Но что бы ни сказала Марлин на самом деле, после этих слов ее явно охватывает смущение. Оливия видит, как вспыхивают ее щеки, словно она случайно выболтала их с мужем очень личный, очень интимный секрет. Но тут у Сьюзи Брэдфорд капает на грудь джем из печенья, и Марлин говорит:

– Ох, Сьюзи, бегите скорее в ванную, вон там, в конце коридора. Такая красивая блузка, надо же, какая досада.

– Ни единой пепельницы в этом доме! – произносит какая-то женщина, пробираясь сквозь толпу и на секунду застревая прямо напротив Оливии; она глубоко затягивается сигаретой, щурит глаза от дыма.

В голове у Оливии что-то щелкает – какое-то узнавание, – но она пока не может сказать, кто это, знает лишь, что ей не нравится, как выглядит эта женщина, не нравятся ее длинные свалявшиеся космы с неопрятной сединой. Когда ты седеешь, думает Оливия, подстригись коротко или собери волосы в пучок на макушке, пора бы сообразить, что ты уже не школьница.