Оливия Киттеридж

– Э-э, точно сказать не могу, – уклончиво бросает Молли через плечо.

– Где Марлин? – спрашивает Оливия у Сьюзи Брэдфорд, которая следующей попадается ей на глаза.

– Где-то тут, – говорит Сьюзи.

Эдди-младший – вот кто отвечает на вопрос Оливии.

– Кэрри напилась, и мама повела ее спать, – говорит он, бросая мрачный взгляд в спину Сьюзи Брэдфорд, и Оливия испытывает к этому мальчику сильную приязнь. Он не был ее учеником. Уже много лет, как она оставила преподавание, чтобы заботиться о семье. Кристофер на краю света, в Калифорнии. Генри в Хэшеме, в пансионате. Никого, никого. Ад кромешный.

– Спасибо, – говорит она Эдди-младшему, который, судя по взгляду совсем еще юных глаз, уже и сам кое-что знает про кромешный ад.

Апрельский день уже не такой чудесный, как был. Северо-восточный ветер, который яростно дует в боковую стену дома Бонни, пригнал тучи, и теперь над заливом нависает серое, как будто ноябрьское, небо, а волны неустанно бьют в темные скалы, обматывают их комковатыми водорослями. Скалистый берег вдали выглядит голым, почти зимним, а темно-зеленые пятна – это тощие ели и сосны, потому что для листьев еще слишком рано, даже на форзиции возле дома пока только почки набухли.

Оливия Киттеридж в поисках Марлин переступает через растерзанный крокус у боковой двери гаража. На прошлой неделе – после того теплого дня, когда она взяла с собой пса и прикатила Генри к нему на парковку, – вдруг повалил снег; это был один из тех апрельских снегопадов, когда наутро от ослепительной белизны ничего не остается, однако земля местами до сих пор сырая, словно не может опомниться от внезапного нападения, и, конечно же, этот желтенький крокус – тоже одна из жертв. Дверь гаража открывается прямо на лестницу, и Оливия осторожно поднимается, останавливается на площадке. С крючков свисают две спортивные куртки, у стены – грязные желтые резиновые сапоги, стоят рядышком, но неправильно: носы смотрят в разные стороны.

Оливия стучится в дверь, продолжая смотреть на сапоги. Наклоняется и переставляет их как надо, чтобы они были вместе, шагали вместе, дружили, – и снова стучит в дверь. Ответа нет, поэтому она поворачивает ручку, медленно толкает дверь и входит.

– Привет, Оливия.

Марлин сидит к ней лицом в дальнем конце комнаты, на стуле с прямой спинкой, рядом с двуспальной кроватью Кэрри, – сидит как послушная школьница: руки сложены на коленях, толстые лодыжки скрещены. Кэрри раскинулась на кровати, на животе, словно загорая, лицо обращено к стене, локти расставлены, но бедра слегка повернуты, и контуры черного костюма подчеркивают выпуклость ягодиц, а ноги в черных чулках выглядят холеными, несмотря на то что по ступням разбежались стрелки.

– Спит? – спрашивает Оливия.

– Отключилась, – отвечает Марлин. – Сперва ее вырвало в комнате Эдди, а уснула она уже тут.

– Ясно. Смотрю, ты ей выделила отличную комнату. – Оливия проходит в нишу-столовую, возвращается со стулом и усаживается рядом с Марлин.

Какое-то время обе молчат. Потом Марлин говорит приветливо:

– Я тут как раз думала, не убить ли мне Кэрри.

Она поднимает руку с колен, и на фоне зеленого с цветами платья становится виден ножик для чистки овощей.

– О как, – откликается Оливия.

Марлин наклоняется над спящей Кэрри и прикасается к ее голой шее.

– Это же какая-то важная вена? – спрашивает она, и плашмя прижимает ножик к шее Кэрри, и трогает пальцем еле заметно пульсирующую жилку.

– Да. Вроде того. Лучше чуточку осторожнее. – Оливия подается вперед.

Но в следующий миг Марлин со вздохом откидывается на спинку стула.

– Окей, ладно. – И отдает нож Оливии.

– Лучше бы подушкой, – говорит ей Оливия. – Перережешь горло – будет море кровищи.

У Марлин вырывается низкий, фыркающий хохот.

– Про подушку-то я и не подумала.

– А мне как раз хватило времени о ней подумать, – говорит Оливия, но Марлин кивает рассеянно, будто не слышит.

– Миссис Киттеридж, а вы знали?

– Знала что? – спрашивает Оливия, но чувствует, что в животе поднимается ветер и вскипают пенные барашки.

– То, что Кэрри мне сегодня сказала? Она сказала, у нее с Эдди это было всего один раз. Один-единственный раз. Но я не верю – наверняка больше. В то лето, когда Эд-младший закончил школу.

Марлин уже плачет, трясет головой. Оливия отворачивается: женщине требуется уединение. Она держит нож на коленях и вглядывается в окно над кроватью, но видит только серое небо и серый океан, линии берега не видно – слишком высоко, только серая вода и небо над ней, сколько хватает глаз.

– Я никогда ничего такого не слышала, – говорит Оливия. – Почему она решила рассказать тебе именно сегодня?

– Она думала, я знаю. – Марлин откуда-то достает бумажную салфетку, может быть из рукава, промокает лицо и сморкается. – Она думала, что я все это время знала и что я нарочно так хорошо с ней обращаюсь, в наказание, чтобы ее мучила совесть. А сегодня она напилась и давай рассказывать мне, как же хитро я придумала – изводить их с Эдом своей добротой.

– Господи твоя воля, – только и выходит выговорить у Оливии.

– Правда, смешно, Оливия? – Опять этот фыркающий смешок откуда-то из глубины.