Оливия Киттеридж

Оливии хочется положить руку на голову Марлин, но она не очень умеет такое делать. Поэтому она просто подходит к стулу, на котором сидит Марлин, и становится рядом, глядя в боковое окно на линию берега, широкую из-за отлива. Она думает о том, как Эдди-младший пек блинчики, и только теперь вспоминает это чувство – когда ты молода и у тебя хватает сил поднять камень и со всей силы запустить его далеко в море, еще молода и еще можешь это сделать, можешь швырнуть этот чертов камень.

Корабль в бутылке

– Тебе нужно научиться организовывать свое время. Строить планы на день, – сказала Анита Харвуд, протирая кухонные поверхности. – Джули, я серьезно. У людей в тюрьме и в армии именно из-за этого и едет крыша.

Уинни Харвуд, которой было одиннадцать – на десять лет меньше, чем ее сестре Джули, – не сводила с сестры глаз. Джули смотрела в пол, привалившись к дверному косяку, в красном топе с капюшоном и в джинсах; во всем этом она и спала. Руки у Джули были в карманах, и Уинни, чье отношение к сестре в те дни больше всего напоминало подростковую влюбленность, тоже незаметно попыталась сунуть руки в карманы и прислониться к столу с таким же безразличным выражением лица, с каким Джули слушала речь матери.

– Вот, например, – продолжала мать, – на сегодня у тебя какие планы? – Она перестала вытирать стол и подняла взгляд на Джули.

Джули взгляда не подняла.

Маятник чувств Уинни лишь совсем недавно качнулся от матери к сестре. До рождения Джули их мать выигрывала конкурсы красоты, и Уинни она до сих пор казалась красавицей. Когда твоя мама самая красивая, ты ощущаешь себя так, как будто тебе наклеили звездочку за лучшее домашнее задание или как будто тебе досталось больше конфет, чем всем остальным. Потому что большинство мам были толстые, или с дурацкими прическами, или носили растянутые шерстяные рубахи своих мужей и джинсы с резинкой на поясе. Анита же никогда не выходила из дома, не накрасив губы, и неизменно в туфлях на высоком каблуке и в сережках из искусственного жемчуга. Лишь совсем недавно у Уинни начало появляться неприятное ощущение, что с мамой что-то не так или может быть не так и что другие говорят о ней как-то по-особому, закатывая глаза. Она бы все на свете отдала за то, чтобы это ей только казалось. Может, и впрямь казалось, она просто не знала.

– Вот прямо-таки именно из-за этого? – спросила Джули, подняв наконец взгляд. – В тюрьме и в армии. Мам, я умираю, а ты несешь какую-то ахинею.

– Солнышко, не стоит так вольно обращаться со словом «умираю». В эту минуту кто-то действительно умирает, причем некоторые – мучительной смертью. Они были бы счастливы оказаться на твоем месте. Всего-навсего «бросил жених» – для них это было бы не больнее, чем укус комара. О, папа пришел, – сказала Анита. – Какой он молодец. Прибежал в разгар рабочего дня убедиться, что с тобой все в порядке.

– Убедиться, что с тобой все в порядке, – возразила Джули. И добавила: – И «бросил» – это неподходящее слово.

Уинни вынула руки из карманов.

– Ну, как вы тут? У всех все хорошо?

Джим Харвуд отличался хрупким сложением и неутомимым дружелюбием. Когда-то он пил, но бросил и трижды в неделю ходил на собрания «Анонимных алкоголиков». Он не был родным отцом Джули – тот сбежал с другой женщиной, когда Джули была еще совсем маленькой, – но относился к ней хорошо; он ко всем хорошо относился. Уинни не знала, пил ли он еще, когда мать вышла за него замуж, или уже бросил. Всю жизнь Уинни он работал в школе уборщиком. «Начальником технического отдела, – сказала как-то раз мать, обращаясь к Джули. – Запомни это раз и навсегда».

– Все в порядке, Джим, – сказала Анита, придерживая дверь, пока он втаскивал в дом тяжелую сумку с продуктами. – Вы только посмотрите, девочки. Папа все купил. Джули, может, пожаришь блинчики?

У них была семейная традиция – блинчики в воскресенье на ужин, но сейчас была пятница и обед.

– Я не хочу жарить блинчики, – ответила Джули. Она уже плакала, беззвучно, утирая лицо ладонями.

– А вот это плохо, – сказала мать. – Очень плохо. Джули, солнце мое. Если ты будешь лить слезы, я озверею. – Анита метнула губку для мытья посуды в раковину. – Озверею, ясно?

– О боже, мама.

– И оставь Бога в покое, милая моя. У него и без тебя хлопот хватает, нечего поминать его всуе. Распорядок дня, Джули. Распорядок дня – вот на чем держатся тюрьма и армия.

– Я сделаю блинчики, – сказала Уинни.

Ей хотелось, чтобы мать прекратила эти разговоры о тюрьме и армии. Она вела их с тех самых пор, как всплыли те фотографии: заключенные в заокеанской тюрьме, на лицах капюшоны, американские солдаты ведут их на поводке, как собак.

– Так нам и надо. Что заслужили, то и получаем, – громко сказала мать в магазине несколько месяцев назад, обращаясь к Марлин Бонни.

А Клифф Мотт, на чьем грузовичке была большая наклейка с желтой лентой – из-за внука, – вынырнул из прохода с хлопьями для завтрака и рявкнул:

– Попридержи язык, Анита! Что за бред ты несешь?

– Окей, Уинни, – сказала мать сейчас. – Делай.