Оливия Киттеридж

– Ну как сказать, – отвечает Оливия. – Честно говоря, бывает и посмешнее.

Оливия глядит на чернокостюмное тело Кэрри, разметавшееся на кровати. Вот бы сейчас какую-нибудь дверь или ширму, думает она, чтобы им обеим не приходилось смотреть на этот изгиб ягодиц, эти черные чулки, эти худые икры…

– А Эдди-младший знает?

– Ага. Видно, она ему вчера сообщила. Опять-таки, она думала, он знает, но он говорит, что не знал. И говорит, что не верит и что это неправда.

– Вполне возможно.

– Вот дерьмо, – говорит Марлин и снова трясет головой, заливаясь слезами. – Миссис Киттеридж, мне очень хочется еще раз сказать «дерьмо». Если вы не против.

– Скажи «дерьмо», – говорит Оливия, которая сама этим словом не пользуется.

– Дерьмо, – говорит Марлин. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

– Похоже на то. – Оливия делает глубокий вдох. – Похоже на то, – снова медленно повторяет она и без интереса обводит комнату глазами – на одной стене картинка с кошкой, – и взгляд ее снова упирается в Марлин, которая сморкается и утирает нос. – Ну и денек у тебя, ребенок. Наверху блевотина, внизу окурки. – Та женщина с длинными седыми лохмами потрясла Оливию в буквальном смысле слова: в ее затуманенном мозгу вспыхивает по буквам слово «тряска». – То чучело, что купило дом Кристофера, шастает и сует окурки в твои цветочные горшки.

– А, эта, – говорит Марлин. – И она тоже кусок дерьма.

– Похоже на то. – Завтра она расскажет об этом Генри. Расскажет все, со всеми подробностями, только вот слово «дерьмо» ему будет неприятно слышать.

– Оливия, могу я вас кое о чем попросить?

– Я буду очень рада.

– Вы не могли бы… если вам не трудно… – Бедняжка, какой растерянный, какой безнадежно горестный у нее вид в этом зеленом цветастом платье; каштановые волосы рассыпались по плечам, все шпильки выпали. – Прежде чем уезжать, вы могли бы подняться в спальню? От лестницы сразу налево. И там в шкафу вы увидите буклеты, ну, вы знаете, с рекламой всяких поездок. Вы можете их забрать? Просто забрать и выкинуть. Вместе с корзинкой, в которой они лежат.

– Конечно.

У Марлин вдоль носа текут слезы. Она утирает их ладонью.

– Я не хочу открывать этот шкаф, пока я знаю, что они там.

– Да, – говорит Оливия. – Конечно, я могу. – Она привезла домой из больницы туфли Генри, положила их в пакет в гараже, и там они до сих пор и лежат. Новенькие, купленные всего за пару дней до того, как они в последний раз припарковались у «Шоп-н-Сейв». – Что-нибудь еще, Марлин? Все, что скажешь.

– Нет. Нет-нет, Оливия. Просто мы сидели там и играли, как будто собираемся побывать и там и сям. – Марлин трясет головой. – Даже после того, как доктор Стенли все нам объяснил, мы все равно перебирали эти буклеты, обсуждали, куда поедем, когда он выздоровеет. – Она трет лицо обеими руками. – Боже, Оливия. – Она замирает и глядит на нож у Оливии в руке. – О боже, Оливия, мне так стыдно. – Видимо, это правда: щеки ее ярко вспыхивают, и румянец тут же багровеет.

– Совершенно нечего стыдиться, – говорит Оливия. – Нам всем временами хочется кого-нибудь прикончить.

Если Марлин захочет слушать, Оливия готова прямо сейчас перечислить имена тех, кого она, может быть, с удовольствием бы прикончила.

Но Марлин говорит:

– Нет, не из-за этого, нет. А из-за того, что я сидела с ним и мы планировали эти путешествия. – Она рвет салфетку, уже и так истерзанную. – Боже, Оливия, мы вели себя так, словно верим в это. А он уже терял вес, он был такой слабый, но: «Марлин, принеси-ка корзинку с путешествиями», и я несла. Мне так теперь стыдно за это, Оливия.

Невинность, думает Оливия, глядя на эту женщину. Подлинная невинность. Таких теперь не встретишь, видит бог, их не осталось.

Оливия встает, подходит к окну над маленькой раковиной, смотрит вниз на подъездную дорожку. Последние гости отправляются по домам, Мэтт Грирсон садится в свой грузовичок, дает задний ход, выезжает. А вот идет Молли Коллинз с мужем, в своих туфлях на низком ходу, – Молли, честно отработавшая полный день, думает Оливия, просто женщина со вставными зубами и старым мужем, который в любой момент может дать дуба, как прочие мужья, или, того хуже, усядется рядом с Генри точно в таком же кресле-каталке.

Ей хочется рассказать Марлин, как они с Генри мечтали о будущих внуках и о чудесных рождественских праздниках с милой невесткой. Как еще недавно, меньше года назад, они приезжали в гости к Кристоферу на ужины, и напряжение там было – хоть трогай его рукой, а они все равно, вернувшись домой, внушали друг другу, какая она хорошая девочка и как они рады, что у Кристофера такая славная жена.

У кого, у кого, спрашивается, нет своей корзинки с путешествиями? Это просто несправедливо. Так сказала сегодня Молли Коллинз, когда они стояли перед церковью. «Это просто несправедливо». Вообще-то да.