Оливия Киттеридж

– Тебе помочь? – спросил отец. Он достал из сумки упаковку яиц и, перегнувшись через стол, включил радио.

– Нет, – ответила Уинни. – Я сама.

– Хорошо, – сказала мать. – Джим, дай большую миску.

Отец достал миску из буфета. Голос Фрэнка Синатры взмывал вверх, падал, снова взлетал: «…по-сво-о-оему!»[16]

– Только не это, – сказала Джули. – Пожалуйста, выключи, пожалуйста!

– Джим, выключи радио, – велела Анита.

Уинни потянулась и выключила радио. Ей хотелось, чтобы Джули увидела, что это сделала именно она, но Джули не смотрела в ее сторону.

– Джули, солнце мое, – сказала мать, – так не может продолжаться бесконечно. Твои домашние имеют право слушать радио. Сколько же можно, в конце концов.

– Прошло всего четыре дня, – сказала Джули и утерла нос рукавом красного топа. – О чем ты говоришь?

– Шесть, – сказала мать. – Сегодня – день шестой.

– Мама, пожалуйста. Оставь меня в покое.

Хорошо бы кто-нибудь дал ей успокоительное, думала Уинни. Дядя Кайл принес таблетки, но мать теперь выдавала их только вечером, по половинке. Иногда, просыпаясь среди ночи, Уинни понимала, что Джули не спит. Прошлой ночью было полнолуние и у них в спальне было светло как днем.

– Джули, – прошептала она, – ты не спишь?

Но Джули не ответила, и тогда Уинни повернулась на другой бок и стала смотреть на луну. Луна была громадная, нависала над водой, как огромная опухоль. Если бы на окне была штора, Уинни задернула бы ее, но штор у них не водилось. Они жили в самом конце длинной грунтовой дороги, и мать всегда говорила, что в шторах нет нужды, хотя год назад и развесила рыболовную сеть на окнах в гостиной – для красоты. Она отправила Уинни и Джули на берег насобирать морских звезд всех размеров, а она их высушит и прикрепит к сети-занавеске. Джули и Уинни бродили по водорослям, переворачивали камни, складывали морских звезд – шершавых, пупырчатых – одну на другую, стопкой.

– Это из-за ее отца – и из-за моего тоже, – сказала Джули. Она была единственным человеком, кто говорил с Уинни о таких вещах. – Она тоскует по ним обоим. Когда она была маленькая, ее отец по вечерам приносил ей морских звезд. А потом она хотела, чтобы и Тед так делал, и он делал – какое-то время.

– Это было давно, – заметила тогда Уинни, отдирая от камня маленькую морскую звезду; у звезды оторвалась ножка, и Уинни положила ее обратно на камень. У них отрастают новые ножки.

– Неважно, – ответила Джули. – Скучать все равно не перестаешь.

Их дедушка был рыбаком, и его лодка застряла в открытом море на рифе. Газетная вырезка об этом хранилась в том же альбоме, где и фотография Аниты в образе «Мисс Картофельная Королева».

– Ее прозвали «Картофельные Сиськи», – сказала Джули сестре. – Не говори ей, что я тебе сказала, что она мне сказала. (Анита вышла за Теда, плотника, потому что забеременела ею, Джули, но Тед не хотел ни с кем оставаться долго. Джули говорила, что он ясно дал это понять с самого начала.) Так что за какие-то пару лет она потеряла их обоих. – Джули глянула в ведерко с морскими звездами. – Хватит. Идем. – И, шагая назад по камням, добавила: – Брюс мне говорил, что большинство рыбаков не умеют плавать. Странно, что я сама этого не знала.

Уинни удивилась, что это знает Брюс, он ведь не из здешних мест. Он приехал из Бостона, они с братьями сняли коттедж на месяц, и Уинни не понимала, откуда ему может быть известно, умеют рыбаки плавать или не умеют.

– А он умел плавать? – спросила она у Джули. Она имела в виду их дедушку, но не знала, как его назвать, потому что в доме его никогда не упоминали.

– Не-а. Ему оставалось только сидеть в лодке с тем, вторым человеком и следить, как подступает прилив. Он понимал, что утонет. Я так думаю, маму именно это и сводит с ума.

После того как мать пристроила морских звезд на занавески из рыбацкой сети, они начали ужасно пахнуть, потому что не просохли как следует, и Анита их выбросила. Уинни наблюдала, как мать стоит на крыльце, прислонившись к перилам, и бросает морских звезд обратно в океан, одну за другой. На ней было бледно-зеленое платье, ветер трепал его, оно облепляло ее фигуру, ее грудь, тончайшую талию, длинные голые ноги; ступни ее выгибались аркой, когда она приподнималась на цыпочки, выбрасывая морских звезд. Когда она бросала последнюю, до Уинни донесся звук, похожий на краткий пронзительный вскрик.

– Солнышко, – обратилась Анита к Джули, – прими душ, и ты сразу почувствуешь себя гораздо лучше.

– Я не хочу принимать душ, – ответила Джули, все так же прислоняясь к косяку, утирая рот рукавом.

– Но почему? – спросила мать. – Какая разница, где плакать, в кухне или под душем? – Она уперла руку в бедро, и Уинни увидела на ее ногтях идеально нанесенный розовый лак.

– Потому что я не хочу раздеваться. Не хочу видеть свое тело.

Анита сцепила зубы и мелко-мелко покивала.

– Уиннифред, осторожно, не подпали себе рукав. Еще одна катастрофа в этом доме – и я точно кого-нибудь убью.