Оливия Киттеридж

– С ним все нормально, – произнесла Анита, не сводя глаз со спускового крючка. – Как приехал, так и уехал. – Палец ее лежал на спусковом крючке. – Им годами не пользовались, – сказала она. – Я так думаю, его просто заклинило. Их же иногда заклинивает?

– Мам, – сказала Уинни, и тут раздался резкий, краткий треск, и гравий с подъездной дорожки взметнулся во все стороны. Джули пронзительно завопила, и Анита тоже, но это был скорее удивленный вскрик, а вопль Джули все длился и длился.

Анита отвела ружье подальше от себя.

– О господи, – сказала она.

Джули, не переставая кричать, бросилась в дом. Анита потерла плечо.

– Мамочка, – сказала Уинни, – ты в порядке?

– Ох, солнышко, – ответила Анита, проводя ладонью по лбу. – Трудно сказать.

На этот раз Анита все-таки приняла таблетку – Уинни видела, как она по просьбе дяди Кайла послушно запивает пилюлю водой из-под крана, – и сразу отправилась в постель. Дядя Кайл спросил Джули, станет ли Брюс подавать в суд, и Джули и Джим хором ответили, что нет, он не из таких, и тогда Джули спросила Джима, можно ли ей будет позже позвонить Брюсу на мобильный, просто чтобы проверить, и Джим ответил, что да, можно, и что Анита, скорее всего, проспит до утра.

Уинни вышла через дверь, ведущую на задний двор, обошла дом сбоку, где росли папоротники, а листья лилий прижимались к фундаменту, и заглянула в окно материнской спальни. Анита лежала на боку, засунув ладони под щеку, веки ее были опущены, рот приоткрыт. Она казалась больше, чем обычно, округлые плечи и голые лодыжки были бледнее и полнее, чем помнилось Уинни. В этом зрелище была какая-то глубинная неловкость, как будто Уинни случайно увидела мать обнаженной. Она спустилась на берег, набрала морских звезд и выложила сушиться на большой камень выше линии прилива.

Солнце садилось на воду. Уинни наблюдала за ним из окна спальни. Вид был как на почтовых открытках из магазина Муди. Джули сидела на кровати и красила ногти. Она поговорила с Брюсом, пока он ехал в Бостон, и он подтвердил, что подавать в суд не собирается. Однако сказал, что, на его взгляд, Анита – Джули прошептала это, подавшись вперед, – ебанутая на всю голову.

– Это грубо, – сказала Уинни, чувствуя, что краснеет.

– Ох, какая же ты еще малышка. – Джули уселась удобнее. – Когда ты отсюда выберешься, – сказала она, – если ты, конечно, когда-нибудь вообще отсюда выберешься, то узнаешь, что не все живут такой жизнью.

– Такой – это какой? – спросила Уинни, присаживаясь в изножье кровати. – Какой жизнью?

Джули улыбнулась.

– Начнем с унитазов. – Она подняла палец и легонько подула на розовый ноготок. – У людей, знаешь ли, есть унитазы, Уинни. Настоящие, со сливным бачком. А от унитазов самое время перейти к стрельбе по живым мишеням. Большинство матерей не имеет привычки стрелять из ружья в парней своих дочек.

– Это я знаю, – сказала Уинни. – Чтобы это знать, необязательно уезжать из дома. У нас тоже мог бы быть нормальный унитаз, но только папа говорит, что для этого нужен…

– Я знаю, что говорит папа, – перебила Джули, аккуратно, с растопыренными пальцами, закручивая крышечку лака для ногтей. – Только дело тут в маме. Она не хочет никуда переезжать из этого дома, потому что ее бедный-погибший-легендарный папаша купил его, когда она забеременела мною, а у Теда не было ни гроша за душой. Папа бы с радостью отсюда уехал, перебрался бы в город, хоть завтра.

– Нет ничего плохого в том, чтобы здесь жить, – сказала Уинни.

Джули спокойно улыбнулась:

– Мамочкина дочка.

– И ничего подобного.

– Ой, Уинни, – сказала Джули. Она, критически прищурившись, осмотрела ноготь мизинца и снова открутила крышечку лака. – Знаешь, что нам однажды на уроке сказала миссис Киттеридж?

Уинни молча ждала.

– Я никогда не забуду, как она это сказала: «Не бойтесь своего голода. Кто боится своего голода, станет такой же размазней, как все остальные».

Уинни подождала, пока Джули еще раз идеально покроет ноготь на мизинце розовым лаком.

– И никто не понимал, что она хотела этим сказать, – заключила Джули, отставив мизинец и разглядывая ноготь.

– А что она хотела этим сказать? – спросила Уинни.

– Да что хотела, то и сказала. Сначала, наверное, почти все решили, что это она про еду. В смысле, мы же тогда были всего-навсего семиклашки – ой, прости, Мышка, – но со временем я стала лучше понимать, что это значит.

– Она же учитель математики, – сказала Уинни.

– Я знаю, глупышка. Но она говорила странные вещи, и говорила так, что не забудешь. Наверное, еще и поэтому ее все боялись. Но тебе ее бояться не нужно. Если, конечно, она еще будет у вас преподавать в следующем году.

– Но я уже. Я уже ее боюсь.

Джули глянула на нее искоса:

– В этом доме творятся дела пострашнее. Прямо сейчас.

Уинни нахмурилась и стукнула кулаком по подушке.

– Уинни моя, Уинни, – сказала Джули. – Иди же сюда. – И она раскрыла объятия. Уинни не сдвинулась с места. – Ох, бедная моя Уинни-мышка.

Джули подвинулась по кровати к Уинни и неловко обняла ее, держа кисти рук на отлете, чтобы не размазался лак. Потом поцеловала куда-то в висок и отпустила.