– Садитесь, – сказала она, показывая на шезлонг, в котором Оливия сидела раньше. – Если, конечно, вас не бесит, когда беременная пьет и курит. Если бесит, то я вас полностью понимаю. Но это всего лишь одна сигарета и одно пиво в день. Когда дети наконец уложены. Я это называю минуткой медитации. Понимаете?
– Понимаю, – сказала Оливия. – Медитируй на здоровье. Я могу пойти обратно в дом.
– Ой, нет, не надо! Мне приятно с вами посидеть.
В наползающих сумерках Оливия увидела, как эта девочка ей улыбается. Можно сколько угодно рассказывать, что о книге не судят по обложке, но Оливия всегда считала, что на лице написано все. Тем не менее поистине коровья безмятежность Энн озадачивала ее. Неужели она и впрямь глуповата? Много лет проработав в школе, Оливия хорошо знала, что слишком сильная неуверенность в себе порой может казаться тупостью. Она сползла поглубже в шезлонг и отвела глаза. Не хотелось гадать, что можно прочесть на ее собственном лице.
Облачко сигаретного дыма проплыло перед глазами. Оливию поражало, что в наши дни кто-то еще курит. В этом чувствовался своего рода вызов.
– Слушай, а тебе от этого не плохо?
– От чего, от курения?
– Да. Вряд ли оно помогает от тошноты.
– От какой тошноты?
– Я думала, тебя тошнит и рвет.
– Тошнит и рвет? – Энн уронила сигарету в бутылку с пивом и посмотрела на Оливию, приподняв черные брови.
– Ты разве не тяжело переносишь беременность?
– О, ни капельки. Я же лошадь. – Энн погладила себя по животу. – Дети вылетают из меня, как плевки. Никаких проблем.
– Похоже на то. – Оливия подумала, уж не захмелела ли девочка от пива. – А где твой свежеиспеченный муж?
– Он читает Теодору на ночь. Так приятно, что между ними возникли дружеские узы.
Оливия открыла было рот спросить, какого рода узы соединяют Теодора с его настоящим отцом, но осеклась. Может быть, в наши дни больше не принято говорить «настоящий отец».
– Сколько вам лет, мама? – Энн почесала щеку.
– Семьдесят два, – сказала Оливия, – и у меня десятый размер обуви.
– Здорово! И у меня десятый. У меня всегда были большие ноги. Вы хорошо выглядите для семидесяти двух, – добавила Энн. – Моей матери шестьдесят три, а она…
– Она что?
– Ну… – Энн пожала плечами. – Она просто не так хорошо выглядит. – Энн с усилием поднялась, наклонилась над барбекюшницей, взяла коробок спичек. – Если вы не возражаете, мама, я выкурю еще сигаретку.
Оливия очень даже возражала. В ней живет ребенок Кристофера, примерно сейчас у него формируется дыхательная система, и кем же должна быть женщина, чтобы ставить это под угрозу? Однако вслух она сказала:
– Поступай как знаешь. Мне до этого нет совершенно никакого дела.
– Хвала Господу! – раздался голос у них над головами.
– Боже милостивый, – сказала Оливия. – Как ты это терпишь?
– Иногда совсем никак, – сказала Энн и снова тяжело опустилась на табурет.
– Ну ничего, – сказала Оливия, глядя на свои колени и разглаживая юбку, – я так думаю, это все же временно. – Она ощутила потребность отвести взгляд, когда Энн зажгла очередную сигарету.
Энн не ответила. Оливия услышала, как она вдыхает дым, потом выдыхает. Облачко полетело к Оливии. И тут в ней, точно цветок, распустилось понимание: девочка в панике, ей страшно до ужаса. Откуда, спрашивается, Оливии это знать, если сама за все свои семьдесят два года не поднесла сигарету ко рту? Однако уверенность в том, что она все поняла правильно, была огромна, заполняла ее целиком. В кухне зажегся свет, и через зарешеченные окна Оливия увидела, как Кристофер подходит к раковине.
Иногда – вот как сейчас – Оливия остро ощущала, какие невероятные усилия прилагает каждый человек на свете, чтобы получить то, что ему нужно. Для большинства это чувство безопасности в том океане ужаса, в какой все больше превращается жизнь. Люди думают, что любовь подарит это чувство, – что ж, может, и так. Но взять Энн, вот она сидит и курит, и у нее трое детей от разных отцов, – выходит, что любви все равно никогда не бывает достаточно? И Кристофер – ну как можно быть таким безрассудным, как можно было взвалить на себя все это и даже не потрудиться сообщить матери
Лошадь.
Кристофер покривил душой, когда написал в электронном письме, что Энн рвет как из вулкана. Оливия приложила руку к щеке, щека горела. Ее сын, ее Кристофер, такой, каков он есть, никогда не выдавил бы из себя: «Мам, я по тебе скучаю». Вместо этого он сказал, что его жену рвет.
Кристофер показался в дверях, и ее сердце распахнулось ему навстречу.
– Побудь с нами, – сказала она. – Сядь, посиди.
Он стоял, положив руки на бедра, потом поднял одну руку и медленно потер затылок. Энн поднялась:
– Садись сюда, Крис. Если они уснули, я пойду приму ванну.