Оливия Киттеридж

«Да заткнись ты уже ко всем чертям, – думала Оливия. – Кристофер прав, ты маленький поганец, вот ты кто».

– Теодор, пожалуйста, ну пожа-а-а-алуйста, не плачь! – взмолилась Энн.

Оливия встала и отодвинула стул:

– Что, если я свожу Собачью Морду в парк?

– А вы не против собирать его дела в пакет?

– Нет, – сказала Оливия. – Конечно, не против. А то я уже успела тут наступить.

Честно говоря, Оливия побаивалась выгуливать пса в парке. Но он оказался отличным парнем. Сидел смирно, пока она ждала зеленого сигнала светофора. Они шагали мимо столиков для пикника и мусорных баков, переполненных едой, и газетами, и фольгой с остатками соуса барбекю, и он, конечно, слегка натягивал поводок в направлении всего этого, но когда они пришли на полянку, она отстегнула поводок и отпустила пса побегать – Энн сказала ей, что можно.

– Только будь рядом, – сказала ему Оливия.

И он стал обнюхивать все поблизости, не убегая.

Оливия заметила, что какой-то мужчина наблюдает за ней. Молодой и в кожаной куртке, хотя было уже совсем тепло и кожаная куртка явно была лишней. Он стоял, прислонившись к стволу огромного дуба, и подзывал свою собачку – короткошерстного белого песика с острым розовым носом. А потом он направился прямо к ней и спросил:

– Вы Оливия?

Лицо ее запылало.

– Какая Оливия? – спросила она.

– Мама Кристофера. Энн говорила, что вы приезжаете погостить.

– Ясно, – сказала Оливия и полезла в карман за солнечными очками. – Ну да, и вот я здесь. – Она надела темные очки, отвернулась и стала наблюдать за Собачьей Мордой.

– Вы у них остановились? – спросил чуть позже этот мужчина.

Оливия, честно говоря, думала, что это не его собачье дело.

– Да, – ответила она. – У них очень уютный подвал.

– Сын запихнул вас в подвал? – спросил он, и это Оливии уж совсем не понравилось.

– Это очень приятный подвал, – сказала Оливия. – И он мне вполне подходит.

Она смотрела прямо перед собой, но чувствовала, что он смотрит на нее. «Вы что, никогда раньше старух не видели?» – хотелось ей спросить.

Оливия следила, как пес ее сына обнюхивает зад золотистого ретривера, чья пышногрудая хозяйка в одной руке держала металлическую кружку, в другой поводок.

– В этих старых особняках, бывает, и крысы и мыши в подвалах водятся, – сказал мужчина.

– Нет тут никаких крыс, – ответила Оливия. – Только паук-сенокосец пробежал, но я против них ничего не имею.

– У вашего сына, должно быть, практика процветает. Эти дома сейчас стоят целое состояние.

Оливия решила ничего не отвечать на столь откровенную наглость.

– Бланш! – закричал вдруг он и бросился за своей собакой. – Бланш, ко мне, быстро!

Бланш, заметила Оливия, не имела ни малейшего намерения выполнять команду. Бланш нашла старого дохлого голубя. Хозяин Бланш пришел в неистовство:

– Фу, Бланш, фу! Брось немедленно!

Набив длинную острую пасть этой дрянью, Бланш потрусила прочь от надвигавшегося хозяина.

– Господи Иисусе, – сказала пышногрудая с золотистым ретривером, глядя на кровавые останки голубя, торчащие из пасти Бланш.

– Хвала Господу! – донеслось из кроны дуба.

Оливия позвала Собачью Морду, пристегнула поводок к ошейнику, развернулась и пошагала к дому. Перед самым входом она мельком обернулась: тот человек переходил улицу с Бланш на поводке и с попугаем на плече – и Оливия на миг ощутила, что теряет ориентацию. Это что, жилец? Эта выпендрежная кожаная куртка, эти дерзкие – с ее, Оливии, точки зрения, – манеры… Открывая решетчатую калитку, она чувствовала себя так, будто к восьми утра уже успела провести небольшой бой. Вряд ли ее сыну стоит жить в этом городе. Он не боец.

В кухне никого не оказалось. Сверху доносились звуки воды, льющейся из душа. Оливия тяжело опустилась на деревянный стул. Когда-то она знала имена всех шестерых. Сейчас сумела вспомнить разве что имя жены, Роуз, и одной из дочек – кажется, Андреа? Этот Шон вполне мог бы оказаться одним из младших. Но сколько тысяч Шонов О’Кейси бродят по этому свету, и что с того? Словно припоминая услышанное когда-то краем уха о дальнем родственнике, Оливия сидела в темной кухне и воскрешала в памяти человека – себя, – который когда-то думал так: если она бросит Генри и уйдет к Джиму, то сделает для детей Джима все что угодно, – такой огромной казалась ей ее любовь.

– Кристофер, – произнесла она, когда он вошел в кухню: мокрые волосы, одет, чтобы идти на работу. – Я, кажется, встретила в парке вашего жильца. Я не знала, что у него еще и собака есть, не только попугай-христианин.

Кристофер кивнул и, стоя у раковины, отхлебнул кофе из большой кружки.

– Он мне не понравился.

Кристофер приподнял бровь:

– Ну надо же.

– Он даже не пытался вести себя вежливо. Я думала, христианам положено быть любезными.

Он поставил кружку в раковину.

– Будь у меня побольше сил, я бы посмеялся. Но Аннабель опять просыпалась ночью, и я устал.

– Кристофер, а что за история с матерью Энн?

Он взял полотенце и одним широким движением протер поверхность стола у раковины.

– Она алкоголичка.

– О господи.