Она не умела стрелять

Она брезгливо скривилась, но странно – того всепоглощающего, удушающего горя, которое ее намертво схватило и держало своими скрюченными цепкими пальцами накануне вечером, уже не было, будто произошло нечто волшебное, освободившее ее от неумолимо подступавшей стены умопомрачения.

Вдруг Зоечка заметила возле хлебницы записку. Она осторожно взяла ее в руки, стала читать. «Я знаю, что ты меня не сможешь простить, я действительно по своей глупости тебя очень сильно обидел. Предал. Но если сможешь – я тебя буду ждать у Палыча. Всегда». Зоечка перечитала написанные аккуратным почерком слова несколько раз, потом скомкала бумагу, швырнула в мойку и сама себе улыбнулась.

– Опять сбежал, урод! Дрянной мальчишка, всегда сбегает! Ну и ладно! – он произнесла эти слова капризно, чуть игриво, но слово «урод» повисло в пустой кухне мешающим диссонансом, она опустила голову, потерла пальцем стол. – Ладно, не урод. Я тебя прощаю.

От последних слов, тоже сказанных вслух, стало свободно, ее исстрадавшаяся душа будто встряхнулась, расправила крылья, огляделась вокруг внезапно прозревшими глазами. Ну что же, долго ему ждать не придется, скоро она вернет Антона домой и больше никуда не отпустит. Теперь она знает, какой он настоящий – очень глупый и беззащитный, непослушный мальчик, ей не будет с ним страшно.

Надо было собираться на работу, там писать объяснительную по поводу опоздания завучу, выслушивать ее нотации, виновато опускать глаза. Но это уже не тяготило, показавшись по сравнению с пережитым сущими пустяками. Старенький верный Бегемот ушел навсегда и, кажется, забрал с собой все плохое, что могло навредить Зоечке. Вспоминать о нем больше не хотелось, будто у кота началась новая жизнь, и Зоечке теперь никак нельзя было вмешиваться в нее своими пустыми сожалениями.

Антон шел по центру города и не узнавал его. Симферополь, давно ставший для него родным, всего за полтора месяца, пока он болтался в Николаеве, изменился неузнаваемо. Вроде, все оставалось прежним – и застекленная кафешка возле цирка, и зеленые пластиковые столики на улице, и цветущие каштаны, закрывшие небо раскидистыми кронами. Но на площади Ленина, напротив урбанистической коробки украинского театра, незнакомо высились металлические концертные конструкции с широкой сценой, на проезжей части был припаркован желтый автобус с тремя громкоговорителями на крыше и надписью «Парк львов «Тайган». Почти все автомобили были украшены триколорами, на некоторых демонстративно развевались голубые крымскотатарские флажки с тамгой.

В зеленой «дэйво», стоявшей возле здания центробанка, прямо напротив массивных колон, сидела худосочная светловолосая девица в очках и, распахнув водительскую дверь, слушала украинскую песню про «свитанок». На панели ее машины красовался желто-синий украинский флажок. В девице Антон узнал крымскую оппозиционерку-блогершу Лиду Кобуцкую. На площади возле цирка толпились пожилые мужчины в камуфляже, двое из них были в кедах, остальные в армейских ботинках. Они курили, переговаривались и, ухмыляясь, по-хозяйски оглядывали прохожих. Самообороновцы! Увидев камуфляжных, Антон шарахнулся в сторону – мозоли на руках все еще болели и сочились сукровицей, ныла надорванная поясница.

Спустя два квартала он вышел к старому театру, остановился возле здания редакции с фигурным фронтоном и покосившимися елями возле входа. Почему-то защемило сердце, будто он предал это место, и оно без него внезапно начало умирать. На первом этаже было пусто и тихо, буфет не работал. Также безжизненно было на втором этаже. Антон подергал ручку своего кабинета – заперто. С опаской, словно за ним следовали местные привидения, он прошел до конца сумрачного коридора и на всякий случай потянул на себя медную ручку двери кабинета главреда. Скрипнув, дверь легко открылась. В небольшой комнатенке, где среди папоротников когда-то хозяйствовала Алиме, было пыльно, грязно и очень солнечно – от резкого света заболели глаза. Антон поморгал и осмотрелся – влаголюбивые растения, лишенные женского ухода, начали подсыхать, на подоконнике толстым слоем лежала коричневая пыль, дверь к главному оказалась распахнута настежь, будто ее в спешке забыли закрыть.

Антон осторожно вошел в кабинет. Пал Палыч в костюме и галстуке расслабленно возлежал в кожаном кресле, закинув ноги в начищенных туфлях на стол и, сцепив пальцы рук на выступающем животе, задумчиво смотрел сквозь очки в грязное окно. На столе, как всегда, валялись кипы бумаг, но у Антона возникло ощущение, что они давно никому не нужны. Здесь было также пыльно и солнечно. Видимо, уборщицы в здании давно не убирались.

– Пал Палыч!

Главред некоторое время всматривался в него, будто не узнавал, потом кисло улыбнулся и снова уставился в окно. У него был такой вид, будто он только что вернулся с похорон.

– А, привет, заходи, – ни удивления, ни радости в его голосе не прозвучало.

Антон с облегчением вздохнул, широкими шагами пересек кабинет, сбросил на стул возле стены сумку, сел поближе к бывшему шефу. Тот нехотя опустил ноги на пол, кресло жалобно скрипнуло.