Она не умела стрелять

– А где все? – Антон оглянулся вокруг, будто кто-то мог спрятаться за шкафами.

– Ну, Ксана, как ты знаешь, пропала первая, Инна уволилась в декабре и сгинула в Киеве, ты – в начале апреля, за тобой сразу ушла глупышка Алиме, еще и скандал напоследок устроила, что мы татар обижаем.

– Что, так и устроила? – удивился Антон.

– Да, время сейчас такое. В людях самое плохое проявилось, полезло изо всех щелей, словно зараза. Исчезли правила приличия, остался страх, замаскированный хамством. Все, на самом деле, панически боятся перемен, даже если внешне радуются.

– Палыч, а вы почему не радуетесь? Вы же всегда были на стороне России.

– Резкая смена государственности, мой мальчик, как и революция, это разруха, как бы ни были благоприятны последствия. Мне вот сейчас надо перерегистрировать издательство по российскому законодательству, а там очереди сумасшедшие, никто ничего не знает, сотрудники налоговой в обмороке, пробиться невозможно. В комитете по печати то же самое. Можно было бы на визитках и листовках заработать, так заказы выполнять некому.

– А журналисты?

– Двое уехали в Украину, остальные выжидают, макароны из старых запасов доедают. Да и рекламировать пока нечего. Бизнес в шоке, ему не до рекламы, – Пал Палыч тяжело вздохнул. – Ну, ладно, а ты чего вернулся? Ты же так бился за правду, всех агитировал, мечтал уехать на родину.

Антон передернул худыми плечами, на глаза навернулись злые слезы.

– Дурак был. Испугался, занервничал, наделал глупостей. Не нужен я там никому, чуть на фронт не отправили. Сбежал, теперь у них в уголовном в розыске. Хочу вот опять у вас работать. Если можно.

– Можно, конечно, если не шутишь, – Пал Палыч оживился, – вот только как наше издание заново из руин поднять, ума не приложу. Была бы Александра, придумала. А я что-то сильно устал от проблем.

– От Ксаны ничего не слышно?

– Ничего, – Палыч обреченно покачал головой, – наверное, умерла. Знать бы наверняка, молебен за упокой заказал бы… Кстати, у меня коньяк остался, будешь?

Антону было все равно, что пить – хоть бормотуху, лишь бы избавиться от давящего ощущения всеобщей разрухи. Видеть пыль, высохшие цветы и Палыча в депрессии было невыносимо. Ему показалось, что действительно все рухнуло окончательно. Это было еще хуже, чем ссора с Зоечкой, из этой ситуации точно не было выхода.

Палыч достал коньяк, они выпили сразу по две рюмки. Антон подробно стал рассказывать главреду о своих злоключениях, предательские слезы обиды сдержать было невозможно, он отворачивался в сторону и не мог прекратить говорить, будто прорвало плотину, так долго сдерживающую эмоции. Ему очень нужно было хоть кому-то рассказать о своих бедах и, возможно, понять, не наделал ли он еще более непоправимых глупостей.

– … Ну, в общем, мне теперь идти некуда, моя жизнь – полный отстой, и сам я – последний лузер, – Антон совсем поник на стуле, стал похожим на подрубленную осинку.

Пал Палыч успокаивающе похлопал его по плечу.

– Знаешь, сынок, выигрывает не тот, кто сильнее, а тот, кто ошибается. Ты всегда был на семью обижен и, как глупый школьник, лелеял мечту вернуться к ним победителем, доказать любой ценой, как ты хорош. Но ничего для этого так и не сделал, гордость изображал. Навестил бы их хоть раз, давно бы понял, что они и ты – на разных полюсах. А сейчас не то время, ты опоздал. Ничего, боль отпустит, сынок. И к девчуле своей возвращайся, зачем обижать хорошего человечка? Помнишь, кто-то сказал, что гораздо важнее обогреть хотя бы одного, чем быть хорошим для всех, – он назидательно поднял указательный палец и снова налил коньяку, – ладно, давай начинать работать, раз пришел.

Антон, не стесняясь, шумно высморкался в салфетку, вытер слезы.

– А как мы начнем?

– Ну, раз у меня теперь есть программист и дизайнер, пойду сдаваться в налоговую, заодно поможешь в очередях стоять. Будет время – посмотришь, что в компьютерах сохранилось. А там разберемся. Шаг за шагом жизнь наладится, и мы с ней. В любом случае, перемены случились положительные. Россия нам по менталитету ближе, будем потихоньку привыкать.

Они оба одновременно выпили и поднялись из-за стола, Антон попросил:

– А в редакции можно ночевать? Заодно и компьютеры проверю.

– Можно. Я сторожа предупрежу.

В этот момент в коридоре послышались энергичные шаги, голоса, Пал Палыч и Антон испуганно замерли и, вытянув шеи, прислушались. Дверь резко распахнулась, в кабинет вошла Александра Романова, следом – представительный мужчина.

– Ну, здравствуйте, Пал Палыч.

Оба – и главред, и Антон – некоторое время стояли, словно два соляных столпа. Главред медленно опустился в кресло и, схватив рекламные проспекты, начал обмахивать побагровевшее лицо, его глаза стали безумными. Антон, не веря своим глазам, подскочил к Александре, и, крепко схватив за плечи, резко встряхнул ее, вгляделся в ее лицо.

– Шурка, неужели ты? Живая? Или мне мерещится?

– Дурак, я тебе не Шурка, – она ему весело улыбнулась. – И не мерещится, я вернулась.