Она не умела стрелять

Когда она принесла домой скрипку, Антон отказался взять ее в руки. Он обходил ее стороной, словно незнакомое опасное существо, способное причинить ему вред. Но странное дело – у Зоечки по отношению к другу совершенно пропала жалость, и сомнений в том, что он непременно будет играть, почему-то не было. На следующий день она достала узел с одеждой с антресолей, заставила его надеть туфли и нормальные брюки, мотивируя это тем, что в редакции никого из старых сотрудников не осталось, а новых пока нет. Ксана не в счет, она теперь зам главреда, ей дела нет до Антоновых брюк. Изношенную одежду Антона вместе с ботинками Зоечка небрежно выбросила на балкон.

– Теперь у тебя будет новая жизнь и новый имидж, пора меняться по-настоящему. Ты больше не приезжий гастарбайтер.

– А кто я? – Антон чуть испуганно посмотрел на нее.

– Дурак! – и она нежно поцеловала его. – Одевайся!

Зоечка была веселая, слегка возбужденная, Антон легко повиновался. Он никогда не видел ее такой уверенной, будто она взяла, наконец, над ним шефство, и он легко отдал ей главенство, словно давно мечтал это сделать. Весь день, разбираясь с компьютерами и подвисающими программами, Антон думал о ней и не мог понять – как же так произошло, что они встретились? А ведь, если бы не беда с Ксаной, он прошел бы мимо, не заметил, даже не обратил бы внимания. Ему всегда нравились миловидные хохотушки с рельефными формами и ярко подведенными глазами. Подслеповатая худосочная Зоечка абсолютно не вписывалась в его систему сексуальных ценностей. Но теперь он уже не мог без нее существовать. От этих мыслей почему-то сладко сжималось сердце в груди, заходилось дыхание. Разве можно было вот так, ни за что, получить от судьбы такой бесценный подарок? Значит он сам не так уж и плох?..

Вечером Антон явился в музучилище, Зоя встретила его возле бронзового памятника Чайковскому, повела в малый зал, открыла рояль и вручила скрипку. Антон взял ее в руки, нежно прикоснулся к грифу.

– Ты что?

– Не знаю, пальцы дрожат, – голос его сорвался.

Он пристроил скрипку под подбородок и провел по струнам смычком. Звук получился глубоким, бархатным, чистым. Он сразу заиграл Сен-Санса. Зоечка хорошо знала это произведение и стала ему аккомпанировать по памяти. Совершенная музыка заполнила высокие своды малого концертного зала, и невозможно было прекратить это блаженство, пока не прозвучал последний аккорд.

Когда Антон, покрасневший от напряжения, остановился перевести дух, она деловито спросила:

– Ну, что будем репетировать – Григ, Мендельсон, Вивальди, Чайковский?

– Давай попробуем Грига. Знаю, что сложно, но он был у меня в репертуаре.

Они начали играть, увлеклись и не заметили, как в зал очень тихо вошел Владимир Петрович, сел в углу и заслушался, подперев рукой подбородок. Он был озадачен. Эти двое играли так, словно являлись единым целым. Скрипка была ведущей, рояль тактично поддерживал ее партию, но, если вдруг скрипач увлекался, аккомпаниатор ненавязчиво давал ему это понять легкими паузами или акцентами. Конечно, видно было, что парень давно в руках инструмента не держал, был болезненно напряжен, но он, казалось, жил мелодией, сам превратившись в звуки, и даже слегка ее видоизменял. Это было необычно, немного шокировало, но не портило общее впечатление. Впереди был почти месяц репетиций, почему бы не дать им шанс?

Когда наступила очередная пауза, директор подошел к роялю. Зоечка воинственно поправила очки, приготовившись защищаться, Антон густо покраснел и отступил за поднятую крышку рояля. Директор посмотрел на него смеющимися глазами.

– Как вас зовут, молодой человек?

– А-антон. К-коваленко, – от страха он начал заикаться.

– Перед публикой выступали?

– Н-нет.

– Выступал, просто он стесняется, – Зоечка смело вступилась, приготовившись защищать Антона.

– Ну, ладно-ладно, репетируйте. Я выпишу вам пропуск, – и директор, чуть поклонившись Антону, вышел из зала.

– Ф-фу-уу. Кто это был, Зойка?

– Наш директор. Ладно, поехали. Все хорошо.

И они продолжили репетицию.

Через месяц, на предварительном прослушивании, пожилая скрипачка Ферзие Ришатовна в пух и прах разгромила исполнение Антона, назвав его «вольным стилем», попирающим все академические правила.

– Так играть нельзя, это насилие над нашей музыкальной историей, какие-то личные вариации и амбиции, никому не нужные, – она воинственно обратилась к Антону, сидящему в дальнем углу, – вы не композитор, молодой человек, что вы себе позволяете в стенах такого уважаемого музыкального училища?

Она привела и другие весомые аргументы – исполнитель не имеет отношения к их учебному заведению, да еще и приехал из Николаева. Что она имела ввиду, когда обмолвилась по поводу родного города Антона, никто так и не понял. Члены комиссии аккуратно обошли «горячую» тему и стали обсуждать «вольный стиль», мнения разделились. К счастью, последнее слово всегда оставалось за Владимиром Петровичем.