Она не умела стрелять

На койке возле стены, безжизненно лежал бесформенный ком, с трудом напоминавший женское тело, покрытое казенным байковым одеялом. Только по крутому изгибу бедра и цвету длинных спутанных волос на желтой подушке Гена понял, что это Марьяна. У него перехватило дыхание, в коленях появилась неприятная слабость – будто он бесконечно долго добирался до вершины, и остался последний каменный отрог, но он еще не знает, что его там ждет – беда или победа. Ему стало страшно. Девица обиженно фыркнула и отвернулась, а Гена взял стул, подсел к кровати и осторожно потрогал женщину за бедро.

– Эй, Марусечка, кисонька, проснись, пожалуйста.

Женщины в палате замерли, с преувеличенным интересом наблюдая за происходящим, слышно было, как под потолком бьется мелкая муха. Но Гене до них не было никакого дела, он ждал. Больная пошевелилось, тяжело повернулась на спину и посмотрела на него мутными глазами. Он ужаснулся – желтая кожа истончилась, обтянула кости черепа, под глазами залегли коричневые круги, сухие губы стали сизыми. Перед ним лежала настоящая старуха. Женщина некоторое время напряженно всматривалась в его лицо, глаза ее постепенно сфокусировались, в них зажегся огонек узнавания.

– Ты?!

Он кивнул и взял в руки ее ледяную ладонь.

– Что же ты натворила, цапочка моя? Ты пообещала и не выполнила обещание, а я на тебя так рассчитывал, – в Генином голосе задрожала обида.

– Как ты меня нашел?

– С трудом.

Некоторое время они смотрели друг на друга и молчали, из ее глаз покатились слезы.

– Не плачь, бусинка. Встать сможешь?

– Зачем?

– Мы уезжаем прямо сейчас, у меня разрешение на выезд через таможню действителен еще сутки, я уже неделю здесь болтаюсь, тебя ищу.

– У меня нет одежды.

– Сейчас принесут. Давай, поднимайся. Потихоньку. Ну, ну, все хорошо.

Мрачная толстая санитарка принесла полотняный мешок с одеждой, швырнула на койку.

– Документы внутри, – и ушла.

Гена с трудом натянул на голое исхудавшее тело Марьяны джинсы, явно чужие. Правая рука ее была привязана к груди, он не стал ничего менять и просто помог надеть сверху футболку, накинул на плечи ветровку. Потом поднял ее на ноги, и, поддерживая за здоровый бок, повел прочь из душной палаты. Марьяна шаталась, задыхалась, тащить ее было тяжело, но они, не останавливаясь, добрались до стоянки. Гена уложил ее на заднее сиденье, как когда-то Александру, под голову пристроил подушку. В полупустом магазине на выезде из больницы он запасся водой, печеньем и консервами – кажется, бобовыми, других не было.

Потом они долго выезжали из Донецка. Так долго, будто в этом городе уже началась полная военная блокада. Некоторые улицы были перекрыты, его заворачивали по другому пути, там приходилось стоять в пробке, напряженно глядя за тем, чтобы никто из местных не проскочил впереди его машины. У Гены три раза проверяли документы, тщательно изучали выписку из истории болезни, исследовали багажник и днище машины, ярко светили фонариком в глаза больной, заставляя ее жмуриться. Марьяна была слишком слабой, на вопросы патрульных отвечала с трудом, путая слова. Гена нервничал, его трясло, и только военная выучка позволила ему сохранять бесстрастный вид.

После Донецка они ехали через Торез, Красный Луч, Свердловск, и везде их тормозили на многочисленных блокпостах, снова скрупулезно изучали документы, протертые, казалось, грязными руками уже до дыр. Это был бесконечный день, сравнимый разве что с девятью кругами Дантова ада, но Гена был намерен пройти их до конца и вытащить свою женщину из той беды, в которой она оказалась по его вине. Глубокой ночью они въехали в Новошахтинск и уже оттуда повернули на Симферополь. Предстояло пройти переправу, и Гена молил бога, чтобы в проливе не штормило.

Марьяна безжизненно лежала на заднем сиденье на здоровом боку, будто и не было ее в машине. Иногда у Гены возникало ощущение, что он везет труп. Тогда он начинал злиться, останавливал машину, будил Марьяну, поил водой из пластиковой бутылки, заставлял есть сухое печенье. Она кашляла, выплевывала еду, после консервов ее почему-то рвало, но он уговаривал ее глотать. Позже он вспоминал, что если бы не эти остановки, она бы, наверное, умерла от истощения.

До переправы Гена так и не доехал, увидев многокилометровую очередь. Это был первый год перехода Крыма в Россию, и все почему-то хотели отдохнуть именно в новом российском Крыму, сутками выстаивая в очереди на паром, как будто за три месяца новой российской действительности на полуострове что-то могло измениться в лучшую сторону. Становиться в очередь с взбешенными курортниками было бесполезно, умолять их пропустить – еще безумнее. Далекие от военных реалий, они не понимали, чем Гена лучше – с их чемоданами, детьми, стариками и собаками.