Она не умела стрелять

Зоечка замолчала, смертельно испугавшись, что он действительно может уйти. Антон, воспользовавшись паузой, снова стал прижиматься к ее непослушным замерзшим губам, гладить и захватывать большими ладонями короткие густые волосам. Она больше не отталкивала его, не возмущалась, только неловко подставляла лицо. Не обращая внимания на ее смущение, Антон повел Зоечку в спальню, стал раздевать – ласково, словно ребенка, поглаживая, не позволяя ни о чем думать, кроме этих поглаживаний, от которых ее телу становилось жарко. Зоечка решила, что именно сейчас то, что должно произойти, будет самым правильным – в ней все еще звучал «Реквием», наполняя непривычной жизненной энергией. Ощущение, что она может навсегда упустить самое важное событие в своей жизни, стало острым до невозможности.

Но внутри все еще бился страх – она панически боялась того самого сокровенного момента, который происходит с каждой девушкой в первый раз. Когда это, наконец, случилось, она не почувствовала дискомфорта. Кажется, тот доктор оказался ее первым мужчиной. На душе стало неуютно – она ожидала чего-то очень сложного, трудного, что ей хотелось бы пережить именно с Антоном, требуя от него столь желанной ласки и сочувствия. Но ее любовник, оказавшийся очень нежным, не дал ей возможности предаваться глупым мыслям, легко подчинив ее неумелое тело своим вполне взрослым и осознанным мужским желаниям. Он заставил ее, устыдившуюся наготы, быстро забыть об этом стыде и следовать за его руками, губами и телом. Это Зоечке неожиданно понравилось, будто Антон разбудил ее, наконец, от вечной спячки, дал глотнуть живой воды и заставил дышать полной грудью. Он смело повел ее за собой туда, куда она уже и не надеялась попасть. Ее личное чудовище исчезло навсегда, будто не было его. Вместо него, в том месте души, где оно гнездилось столько долгих лет, стало тепло и уютно, будто рядом впервые расцвело молодое персиковое дерево.

… Проснулась Зоечка одна. Некоторое время она вспоминала события ночи, удивляясь и улыбаясь тому, что произошло. Как странно! И как хорошо! Но где же Антон?

Она накинула легкий халатик, вышла из спальни. В квартире было тихо и пусто – будто не было накануне поцелуев до изнеможения, опадающей на пол одежды, незнакомых, но таких пьянящих запахов и ощущений. Только старый Бегемот ровно посапывал, свернувшись пушистым клубком в углу дивана. Зоя тоненьким голоском позвала Антона, надеясь, что он где-то в кухне, но никто не отозвался. Посторонних звуков не было – так тихо в ее квартире было каждое утро, пока она жила одна. Не может быть!

Паника в одну секунду накрыла ее горячей волной, в голове зашумело, предметы перед глазами поплыли. Зоечка тяжело плюхнулась рядом с котом на диван и горько разрыдалась. Какая дура! Не нужна она даже Антону! Любитель приключений, он просто развлекся с ней, не более того – удивил неопытную простушку, произвел впечатление, попробовал, как это – заниматься сексом с такой неумехой, как она. Теперь, наверное, будет гордиться очередной победой, расскажет, пьяный, друзьям в «Кассандре» со всеми подробностями, и те будут смеяться над ней. И над ним, дураком, тоже будут смеяться!

Глотая крупные слезы, она поплелась на кухню. За окном едва теплились утренние зимние сумерки. На столе в узкой вазочке с водой стояла увядшая белая роза – такая же жалкая и брошенная, как она сама. «Реквием» отзвучал, серая беспросветная пелена глухого одиночества снова накрыла ее с головой, навсегда превратившись в черный занавес отчаяния. Ее робкая попытка любить и быть любимой оказалась откровенной глупостью, которую она себе так неосторожно позволила, и которая окончательно разбила ее сердце.

«Уйду в монастырь послушницей, грехи замаливать, – обреченно решила Зоечка, – к черту все, только Бегемота досмотрю. Он совсем уже старенький». Она взяла нож, чтобы отрезать хлеб, и, не осознавая, что делает, со всей силы надавила на сухую коричневую корку. Нож соскочил и полоснул ее по кисти, которой она придерживала зачерствевшую буханку. Порез оказался глубоким, выступившая кровь сразу залила хлеб, стол, начала капать на пол. Стало так больно, что она вскрикнула и непроизвольно затрясла рукой, крупные капли разлетелись в стороны, некрасиво забрызгали кафель и белые дверцы кухонной мебели, потекли вниз тонкими струйками. Зоечка уронила нож на пол и зарыдала еще громче, ее худенькие плечи затряслись.

В этот момент в дверь позвонили. Зажав раненую руку белой бумажной салфеткой, на которой сразу проступили алые пятна, она выскочила в коридор, распахнула дверь. В прихожую вместе с потоком холодного воздуха ввалился Антон – привычно патлатый, в несуразных ботинках с заклепками, кожаной куртке и шарфе, намотанном вокруг шеи – такой, как всегда. Тот Антон в элегантном пальто, с изящными руками скрипача, ей точно приснился. Он небрежно сунул ей в руки пышный букет алых, цвета ее крови, роз.