Опасайся взгляда Царицы Змей

Кто-то разговаривал над нею, дышал ей в рот, царапая нежное лицо небритой щетиной, больно давил на грудь, тряс и бил по щекам. Ей хотелось плакать, хотелось, чтобы ее оставили в покое… не мучили больше. Первый вдох показался возвращением в ад, полный тошноты, тесноты и ограниченности, головокружения и кашля…

– Дышит, кажись! Ну, слава Богу! – произнес с облегчением мужской голос.

Элину поволокли куда-то, причиняя новую боль, и спасительное забытье поглотило ее.

Она очнулась в шалаше. Немолодой мужчина сидел у огня, кипятил чай. Запах душистых трав вызвал жажду. Элина невероятным усилием повернула голову и посмотрела на свою руку. Браслет исчез! Значит, она не ошиблась, – то был не бред. Она застонала от разочарования.

«Стонет! – обрадовался старик. – Живая, значит!»

Над ней склонилось обросшее седой бородкой лицо.

«Сейчас! Чайку принесу! Целебная травка, она всю хворь как рукой снимет…»

Нынешняя ночь заставила Лесю вновь пережить прошлое. Тогда, медленно набираясь сил в сухом, пахнущем хвоей шалаше, она вполне осознала свою потерю. Она выпала из жизни, как сорванная ветром веточка, кружащаяся в речном водовороте. К прежнему возврата не будет…

Она забыла, кто она, кем была до того, как водяная пена отняла у нее дыхание. Все, что было ей дорого, осталось в забытом мире. Там ее любили, и она любила. Ощущение любви, сладкое и печальное, отзывалось в сердце горьким сожалением. Все остальное она потеряла…

Мужчина расспрашивал ее о чем-то. Она не понимала о чем. А если и понимала, то сказать ей было нечего. Да и не хотелось. Постепенно, не сразу, она заметила, что когда старик замолкает, отчаявшись чего-либо от нее добиться, она продолжает слышать его внутренний монолог. Он как бы говорит сам с собой. Добрый чудак… все мечтал найти клад на дне озера. Жена от него сбежала, и он вырастил двух дочек вместе с матерью, которую почему-то называл баба Надя…

Когда старик привел ее в свой дом, она уже почти все знала о его родне.

В селе ее назвали Лесей и решили, что она немая. Ее это вполне устраивало. Поначалу она жила в лесном доме, а потом с радостью согласилась перейти в отдельный домик. Ей нравилось одиночество. Внутренние разговоры людей, которые они вели сами с собой и с другими, их запутанные мысли утомляли. Она уставала от этой разноголосицы. И с удовольствием уединялась.

Баба Надя даже заявляла в милицию, чтобы разыскали родственников Леси. Ее фото печатали в местной газете, но никто не отозвался. Леся отнеслась к этому равнодушно. Она так осунулась, что сама бы себя не узнала на снимках. Впрочем, родственники остались в прошлой жизни, и она не хотела их видеть…

Пора было идти. Леся взглянула на себя последний раз в зеркало и вышла. Сыпал густой мокрый снег. Дороги почти не было видно.

В окнах бабы Нади горел свет. Леся с волнением открыла тяжелую дверь. Ее сразу охватило тепло, запах можжевельника и сладкого сдобного теста. Баба Надя священнодействовала – пекла свои знаменитые пироги.

Таисия Матвеевна не могла сдержать слез. Она с порога узнала Элину и не сводила глаз с вошедшей. От прежней Элины остались только глаза, но и те смотрели теперь по-другому.

Пенсионерка поразилась тому, как Сиур сумел узнать ее приемную дочку в этой совершенно изменившейся молодой женщине. Ведь он видел только давние фотографии! Какое счастье, что судьба забросила его в эту лесную деревню…

Все молчали.

Лида сразу поняла, что Таисия Матвеевна узнала Лесю. Она почувствовала, что за мнимым спокойствием девушки скрывается внутренняя борьба. Леся почему-то не ощутила радости от встречи с матерью. Та привезла ей фотографию Алеши. Это оказалось невыносимо больно.

– Дайте! – сказала она и протянула руку.

Таисия Матвеевна, как во сне, взяла свою сумочку, висевшую на спинке стула, и достала снимок…

Горский сидел у окна кельи и рассматривал бронзовую статуэтку. Божок был сделан очень давно и довольно искусно. В изображение Глаза на основании фигурки вместо зрачка был вставлен природный сапфир. Среди орнамента вилась какая-то надпись. Божок созерцал свою, известную только ему, истину. Его томные глазки видели что-то далекое, недоступное и желанное…

Перед тем как проводить Лиду к ближайшей станции, Горский показал ей статуэтку. Она восхищенно рассматривала фигурку, потом вдруг заплакала и уткнулась ему в плечо. Ее прикосновение и слезы вызвали у него странное чувство: будто он стоит перед заветной дверью, которая вот-вот раскроется, обнажая смертельную суть его связи с этой женщиной. Она казалась совсем другой, не той, которую он целовал в лесу под бархатным ночным небом. Казалось, сейчас он все поймет – про медальон, Старца, бабу Марфу, Алену…

В дверь громко постучали. Сергей вздрогнул и поспешно убрал фигурку божка. В коридоре стоял напуганный Вассиан.

– Чего тебе?

Горский был недоволен. Ему хотелось побыть одному, подумать.

– Старец умер, – отчего-то шепотом сообщил Вассиан. – Сегодня на рассвете…

– Да ты что?!