Опасная профессия: писатель

А вас ли уж не драконили
разные господа
разными беззакониями
без смысла и без суда.
Но в самые тяжелые годы
от сказочника-поэта
мы столько слышали свободы,
сколько видели света.

А уж как драконили «Дракона»! Пьеса была принята к постановке в Ленинградском театре комедии, и ее повезли на гастроли в Москву. 4 августа 1944 года состоялся первый спектакль – и «Дракона» тут же запретили. Три головы Дракона должны были обозначать злейших врагов – Гитлера, Геббельса и Риббентропа. А зритель увидел в Драконе Сталина! Шварц так ярко выписал образ вождя-диктатора (Сталин, Гитлер – какая разница!), что зрители, узнав державные повадки, задрожали от страха. Недаром впоследствии Шварц признавался дочери: «Надо же! Писал про Гитлера, а получилось про нас».

В 1962 году «Дракон» был восстановлен и снова с треском снят. На этот раз ассоциации возникли с очередным вождем-правителем, с Хрущевым. Дракон – это грубая и жесткая тоталитарная власть. Никакой свободы народу. Права человека? Какая чушь! Только полное подчинение власти и восхваление вождя! Вот почему «Дракона» классифицировали как «вредную сказку». Вредную и опасную. Шварц был в отчаянии и шутил с друзьями: «А не написать ли мне пьесу про Ивана Грозного под названием «Дядя Ваня»?»

Такие же осложнения и неприятности были у писателя с пьесой «Голый король», она тоже подрывала основы власти. И в сказке у Шварца, и в жизни реальной власть оказалась одинаковой: чванливой, тупой и никчемной, но постоянно разбухающей от своего величия.

В декабре 1956 года Шварц посетил выставку Пабло Пикассо и испытал изумление: «Он делает то, что хочет». И страшно позавидовал независимости художника от власти, его свободе.

«Писать свободно» – это была давняя мечта Евгения Шварца. Свободно и легко. Но именно этого не получалось, и он горько сетовал в дневнике, что ему «не пишется», что «работа не клеится». Другой на его месте почил бы на лаврах (сколько сделано!), а он терзался и корил себя нещадно. Может быть, поэтому он решил разговаривать сам с собой и вести дневник: «… Решил во что бы то ни стало писать нечто ни для чего и ни для кого. Научиться рассказывать всё. Чтобы избавиться от попыток даже литературной отделки…»

Писал Шварц для себя, а оказалось – для всех. После смерти Евгения Львовича дневник был издан, сначала в усеченном виде, а в 1990 году в полном под названием «Живу беспокойно…»

В дневник вошла так называемая «Телефонная книга», где воспоминания о людях следуют в том порядке, в каком Шварц вносил их в свою алфавитную телефонную книгу. Мемуарные заметки (их можно назвать так) удивительны: это не сведение счетов со своими недругами и врагами, это не горькие истины друзьям, это скорее всего запечатленная эпоха, то «вытоптанное поле», в котором пришлось жить современникам писателя в 20–50-х годах. В дневнике Шварц приучал самого себя, в отличие от многих своих современников, к «умению смотреть фактам в глаза», не уходить от них, не смотреть под ноги, а смотреть прямо в лицо. Учиться видеть правду.

Примечательно, что в записях Шварца нет слова «арест» или «репрессии», вместо этого иносказания – «вдруг исчез». В целом Дневник получился то печальным, то смешным, то грустным, то ироничным, в зависимости от событий и персонажей в нем. А вообще Шварц больше судил себя, чем других.

В конце августа 1957 года, в предчувствии своего ухода из жизни, Евгений Шварц написал: «… Все перекладываю то, что написал за мою жизнь. Настоящей ответственной книги в прозе так и не сделал… Сразу же хочется начать оправдываться, на что я не имею права, так как идет не обвинение, а подсчет. Я мало требовал от людей, но, как все подобные люди, мало и давал. Я никого не предал, не оклеветал, даже в самые трудные годы выгораживал, как мог, попавших в беду. Но это значок второй степени и только. Это не подвиг. И, перебирая свою жизнь, ни в чем я не могу успокоиться и порадоваться… Дал ли я кому-нибудь счастья? Не поймешь. Я отдавал себя. Как будто ничего не требуя, целиком, но этим самым связывал и требовал… Дал ли я кому-нибудь счастья? Пойди разберись за той границей человеческой жизни, где слов нет, одни волны ходят… Определить, талантлив человек или нет, невозможно, – за это, может быть, мне кое-что и простилось бы. Или учлось бы. И вот я считаю и пересчитываю – и не знаю, какой итог».

Мало кто из людей способен на такую жесткую самооценку.

Умирал Евгений Львович Шварц тяжело. Пытался переиграть судьбу и подписался на 30-томное собрание сочинений Диккенса, но умер задолго до выхода последнего тома – 15 января 1958 года в Ленинграде, в возрасте 61 года.