Опасная профессия: писатель

В послесловии к французскому переводу романа известный критик Жан Катала писал: «В потоке литературы о сталинизме эта необыкновенная книга, тревожная и огромная, как грозовое небо над казахской степью, прочерченное блестками молний, возможно, и есть тот шедевр, над которым не властно время».

Юрий Домбровский одним из первых понял, что зло, творимое в стране, шло не только от Сталина. Сталин опирался на аппарат насилия и на энтузиазм масс. Не все были патологические изуверы, но все принимали участие в чудовищных, «очистительных акциях». В своем обращении «К историку» (1965) Домбровский объяснял: «Теперь последнее – почему я 11 лет сидел за этой толстой рукописью. Тут все очень просто – не написать ее я никак не мог. Мне была дана жизнью неповторимая возможность – я стал одним из сейчас уже не больно частых свидетелей величайшей трагедии нашей христианской эры. Как же я могу отойти в сторону и скрыть то, что видел, что передумал? Идет суд. Я обязан выступить на нем. А об ответственности, будьте уверены, я давно предупрежден…»

В подверстку приведем стихотворение Домбровского «Чекист»:

Я был знаком с берлинским палачом,
Владевшим топором и гильотиной.
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей, но выглядел сычом.
Я знал врача, он был архиерей;
Я боксом занимался с езуитом.
Жил с моряком, не видевшим морей,
А с физиком едва не стал спиритом.
Была в меня когда-то влюблена
Красавица – лишь на обертке мыла
Живут такие девушки – она
Любовника в кровати задушила.
Но как-то в дни молчанья моего
Над озером угрюмым и скалистым
Я повстречал чекиста. Про него
Мне нечего сказать – он был чекистом.

Нет, Домбровский много чего поведал о чекистах. Если говорить о стихах, то при жизни Юрия Осиповича была лишь одна публикация: стихотворение «Каменный топор» в 1939 году. Лагерные его стихи были опубликованы лишь посмертно. Одно из них – удивительное, посвящено заключенному профессору из Берлина, «водовозу и бездарному дровосеку», который на зоне читал стихи Рильке, обращенные к Полярной звезде:

Что могу товарищу ответить?
Я, делящий с ним огонь и тьму?
Мне ведь тоже светят звезды эти
Из стихов, неведомых ему.
Там, где нет ни времени предела,
Ни существований, ни смертей,
Мертвых звезд рассеянное тело.
Вот итог судьбы твоей, моей:
Светлая, широкая дорога —
Путь, который каждому открыт.
Что ж мы ждем? Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.

Но и на свободе Домбровскому приходилось несладко.

«Увы, весь этот мир не для меня! / неискренний, двуличный и пытливый», – писал он в цикле стихотворений «Анри Руссо». Приходилось сражаться с редакторами. «Эти бездарные шмакодявки опять мнут душу. Парашники! Вертухаи от литературы! Надоело!» – не выдерживал Домбровский. А еще досаждали литературные набобы, литературные обмылки-крититки, как он выражался. Бедствовал. Жил затворником. И лишь когда стал получать пенсию – 120 рублей, – почувствовал себя материально независимым. Гарантированное «благополучие». Рядом с ним была Клара Турумова. С ней, с юной студенткой-филологичкой, он познакомился еще в Алма-Ате, там в казахстанских горах диктовал ей своего «Хранителя». Клара полюбила этого немного расхристанного мужчину за его сверкающий талант.

Последний рассказ, написанный Домбровскмм, называется «Ручка, ножка, огуречик» (1971). Герой рассказа вынужден жить в мире людей-лекал и событий-лекал. Лекало – это «что-то продолговатое, закругленное, закрученное, со многими зализами и заходами – хитрое, вокруг всего изгибается, все обнимает, ко всему подползает. У него нет ничего прямого, а все в изгибах, перегибах, изломах».

Лагерные годы давали о себе знать. Здоровье его все более расшатывалось…

Не стараясь и телом и чувством
И весь разлетаясь, как пыль,
Я жду, что зажжется Искусством
Моя нестерпимая боль…

Вот эта надежда и поддерживала Юрия Осиповича, но и она угасала. По одной из версий Домбровского сильно избили (хулиганы? Чекисты?), и это ускорило его кончину. Он умер 29 мая 1978 года в возрасте 69 лет. Похоронен на Кузьминском кладбище.