Опасная профессия: писатель

Да, Павел Васильев только что рванул со старта и устремился в космические, поэтические дали и был злодейски, вероломно сбит. И все же успел немало сделать, недаром Осип Мандельштам обронил признание: «В России пишут я, Пастернак, Ахматова и Павел Васильев». Сам Павел Васильев, обращаясь к своему другу Сергею Клычкову, писал: «Мы с тобой за все неправды биты, /Наши шубы стали знамениты, /По Москве гулили до зари, /Все же мы с тобой, Сергей, пииты, /Мы пииты, что ни говори».

При жизни Павла Васильева вышли две небольшие книги очерков – «В золотой разведке» и «Люди в тайге». Из нескольких составленных им сборников стихотворений не вышел ни один (первый сборник «Путь на Семиге» дошел до стадии верстки и был остановлен Главлитом). Написанное им – «Принц Фома», сочиненный с поистине пушкинским озорством, «Женихи», сложенные в Рязанском доме заключенных, «Христолюбовские ситцы» и поэма «Соляной бунт» ходили в списках и были достаточно широко известны. Почти во всех произведениях Павла Васильева преобладал эпос («Песня о гибели казачьего войска», поэма «Кулаки» и другие). Поэт вырастал до вершин Гулливера и смотрел на события прошлого сверху. Это подметил Николай Асеев. «Впечатлительность повышенная, преувеличивающая все до гигантских размеров. Это свойство поэтического восприятия мира нередко наблюдается у больших поэтов и писателей, как, например, Гоголь, Достоевский, Рабле. Но все эти качества еще не были отгранены до полного блеска той мятущейся и не нашедшей в жизни натуры, которую представлял из себя Павел Васильев…»

Снегири взлетают красногруды…
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом, северном краю…

И еще примечательные строки поэта: «Еще хочу я превзойти себя, / Что в камне снова просыпались души». И обращение к женщине, а может быть, подразумевалась сама Родина:

Далекая. Проклятая, родная,
Люби меня хотя бы не любя…

Однако стоп. Зацитировались (уж больно притягательны строки поэта). И поставим последний вопрос: а кем был все-таки Павел Васильев? Уж точно не ангел. Не герой. И совсем уж не послушный солдат революции. Он был поэтом. Поэтом единственным в своем роде. Как говорят: штучный товар. Вот эта штучность, уникальность в конечном счете и сгубила его, ибо, как он выразился сам: «Литератор литератору волк». Стая и загрызла его.

Хлещет посвистом Белое море
И не хочет сквозь шлюзы идти.

Это строки из «Песни о Беломорстрое». Павел Васильев – человек и поэт, который не захотел шлюзоваться. Не хотел идти на компромиссы и не стал слепо служить власти в качестве поэта-подмастерья. Он был мастером и любил свободу. Николай Бухарин советовал ему «обломать углы собственнической дикости и окончательно причалить к социалистическим берегам…» К берегу Утопии?..

Павел Васильев не причалил и пророчески писал:

Но нет спокойствия и сна.
Угрюмо небо надо мной темнеет,
Все настороженнее тишина,
И цепи туч очерчены яснее…

Яснее не скажешь. «Кожана-рубашечка, / Максим-пулемет. / Канарейка-пташечка / Жалобно поет». Но как хорошо, что уникальный голос Павла Васильева дошел до нас.

Правдолюб из «Нового мира». Александр Твардовский (1910–1971)

Если коротко: народный поэт, выдающийся редактор, скромный правозащитник. Через возглавляемый Твардовским «Новый мир» в 50–60-е годы прошлого века к читателю пришло почти все лучшее, что было в тогдашней литературе: Василий Гроссман и Солженицын, Виктор Некрасов и Тендряков, Ахматова и Самойлов, Эренбург и Паустовский, Домбровский и Юрий Трифонов, Федор Абрамов и Шукшин и еще десятки других первоклассных талантов. «Новый мир» времен Твардовского – это был действительно новый мир, мир жесткой реальности и жестокой правды.

Отгремело, отгрохотало очередное торжество по случаю 65-летия Победы. Руководители страны довольны собой и праздником. Все было на торжестве – и самолеты, и танки, и марширующие войска, – все, кроме подлинной скорби и слез по тем, кто ковал победу и кому не довелось отметить ее. Чувство вины перед погибшими несвойственно нынешнему поколению, никто, пожалуй, не может повторить и почувствовать вслед за Твардовским его слова:

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они – кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же…

И хрестоматийные строки из «Теркина»: