Опасная профессия: писатель

Александр Твардовский вынужден был покинуть свой родной «Новый мир». 17 мая 1970 года, за полтора года до смерти, писал из Красной Пахры, где жил, Маргарите Алигер: «…Живу трудновато, – дай Бог, не было бы еще труднее и мрачнее…» 3 сентября его положили в больницу. Диагноз: рак легкого. Врачи зафиксировали редкую стремительность процесса… 13 декабря 1971 года Александра Трифоновича не стало, он ушел из жизни в 61 год.

Александр Солженицын в самиздатовской «Хронике» написал: «Есть много способов убить поэта. Для Твардовского было избрано: отнять его детище – его страсть – его журнал. Мало было 16-летних унижений, смиренно сносимых этим богатырем, – только бы продержался журнал, только бы не прервалась литература, только бы печатались люди и читали люди. Мало: – и добавили жжение от разгона, от разгрома, от несправедливости. Это жжение прожгло его в полгода… В почетном карауле те самые мертво-обрюзгшие, кто с улюлюканьем травили его. Это давно у нас так, это – с Пушкина: именно в руки недругов попадает умерший поэт. И расторопно распоряжаются телом, вывертываются в бойких речах. Обстали гроб каменной группой и думают – отгородили. Разогнали наш единственный журнал и думали – победили…»

На смерть Твардовского многие поэты откликнулись стихами. Так, Петр Вегин написал:

Когда Твардовского не стало,
И меньше света в мире стало.
………………………………
Россия плакала открыто.
Была земля ее разрыта.
Мерз на морозе березняк.
И кто-то выговорил сипло,
Что территория России
Давно не уменьшалась так…

«Как странно все теперь. В снегу поля пустые…/ Поверь, таких потерь / Немного у России» (Константин Ваншенкин). Вспомним и строки из «Тёркина на том свете»:

Смерть – она всегда в запасе,
Жизнь – она всегда в обрез.

Ушел большой человек, и его вспоминают, вспоминают… Из дневника Корнея Чуковского, запись от 8 мая 1946 года: «Вечером впервые у Твардовского. Чудесное впечатление: шестилетняя Олечка, понимающая жена, много книг, внутренняя заинтересованность в литературе… жалуется, что его, Твардовского, «Избранные стихи» печатаются 6 лет в Гослитиздате и все не могут выйти…»

Расшифруем выражение «понимающая жена». Это – Мария Илларионовна Твардовская. Они рано поженились и прожили вместе четыре десятилетия. Мария Илларионовна была женой, хранительницей домашнего очага, первым слушателем и судьей всех стихов Твардовского. После смерти мужа многое сделала по изданию его архива, расшифровывала черновики, писала комментарии.

Но вернемся к дневнику Чуковского. 12 ноября 1957 года: «Был у меня сегодня Твардовский. У меня такое чувство, будто у меня был Некрасов. Я робею перед ним, как гимназист. «Муравия» и «Тёркин» – для меня драгоценны, и мне странно, что такой поэт здесь, у меня в Переделкино, сидит, курит, как обыкновенные люди…»

Виктор Некрасов, который дружил долгие годы с Твардовским, вспоминал, что с Твардовским не всегда было «легко и просто»: «С Твардовским общение, в каком бы настроении он ни был, – а бывал он в разных, – всегда было интересным. Нет, тут надо какое-то другое слово, быть может, «значительным» – не подберу сейчас, но так или иначе это всегда было общение с человеком умным, на редкость неодносложным, очень ранимым и всегда неудовлетворенным, самим собой в том числе, хотя цену себе он знал. Он никогда не старался казаться умнее, чем он есть, но почему-то почти всегда чувствовалось его превосходство, даже тогда в споре оказывалось, что прав именно ты, а не он… К призванию своему относился весьма серьезно… Он любил все красивое. И понимал в этом толк. Красивую песню, стихи, какой-нибудь северный лубяной туесок, красивых людей. И умных… Дураков он не любил. Физически не переносил. И особенно за то, что всегда поучают…»

В статье «Вспоминая Твардовского» Юрий Трифонов привел слова Александра Трифоновича, обращенные к нему: «Знаете, Юрий Валентинович, иногда проснешься утром и думаешь: а не бросить ли все это? Не послать ли куда? Ведь сил не хватает на борьбу… Ведь ей-богу же, и сам я кое-что еще могу написать, руки есть, голова есть… А вот силы кончаются. А потом подумаешь, сколько же людей ждут этот журнал, как праздник, как надежду какую-то! В захолустных городках где-то, в деревнях подписываются, ждут, я же знаю… Обмануть их? Уйти в благополучную жизнь? Нельзя, невозможно. И говоришь себе, как протопоп Аввакум своей Марковне: «Марковна, до самыя смерти!» Она его спрашивала: «Долго ль мука сия, протопоп, будет?»