Опасная профессия: писатель

Далее опытно-показательная школа-коммуна имени Лепешинского, где гуманитарные науки были не в чести, а только прикладные. Танцы почитались мещанством, классическая литература – ненужностью, но Рыбаков тем не менее пристрастился к чтению. После школы работал грузчиком, овладел профессией шофера. Поступил в Инженерно-транспортный институт, но тут Рыбакова подвело арбатское свободомыслие, желание высказываться по всем животрепещущим общественно-политическим вопросам, за что был исключен из комсомола, института и арестован в 22 года по статье 58–10 (контрреволюционная пропаганда). Произошло это 5 ноября 1933 года. Лубянка, Бутырка, три года ссылки в Сибири, на Ангаре, – и надо отметить, что Рыбаков еще легко отделался, ибо могло быть и хуже. После отбытия срока Рыбакову запрещалось жить в больших городах, о чем была сделана соответствующая отметка в паспорте.

Освободился Рыбаков осенью 1936 года и отчетливо понимал, что могут легко взять и во второй раз. Мальчик, веривший когда-то в революцию, после судимости представлял угрозу для режима. И Рыбаков, опасаясь повторного ареста, стал, как заяц, петлять по стране, меняя свое местонахождение. Работал только там, где не надо было заполнять анкеты, кем-то временным, сезонным – работал шофером на посевных и уборочных кампаниях. В какой-то период преподавал даже танцы: фокстрот, танго, румба. Словом, «утомленное солнце нежно с морем прощалось…» А далее осознание, что «нет любви». Да, любви с советской властью у Анатолия Рыбакова не получилось.

Учил Рыбаков желающих танцам, а музыка в душе не играла. В душе поселился страх (37–38 годы – годы массовых репрессий). «Не могу сказать, что было тяжелее, – вспоминая то время, признавался Рыбаков, – ссылка или скитания после нее. В ссылке хоть была надежда – вот она кончится, и наступит нормальная жизнь. Но это оказалось иллюзией – нормальная жизнь не могла получиться у бывших ссыльных. Как это ни звучит странно, меня выручила война».

Рыбаков без колебаний пошел защищать родину. Его поразила фраза Сталина, сказанная им на Красной площади 7 ноября 1941 года: «Враг не так силен, как воображают некоторые перепуганные интеллигентики». Какие интеллигентики?!. Анатолий Рыбаков прошел всю войну, от звонка до звонка, от защиты Москвы до штурма Берлина. Сражался честно и самоотверженно. Награжден многими орденами и медалями, а главное: за храбрость с него сняли судимость, – это была, пожалуй, высшая награда.

Многие годы спустя Рыбакова в Нью-Йорке пытал известный интервьюер Соломон Волков (потом вышла книга Волкова «Разговоры с Анатолием Рыбаковым»).

– В армии, на фронте вы нарывались на антисемитизм? При вас говорили о том, что евреи не воюют, а отсиживаются в Ташкенте? – спрашивал Соломон Волков.

– Нет, – отвечал Рыбаков, – в армии таких разговоров не слышал. Я был на фронте с первого дня, люди видели, что я еврей и воюю, как и все другие.

Рыбаков демобилизовался в 1946 году, и как офицеру-победителю ему показалось, что отныне все дороги открыты. Он выбрал литературную. Очень хотелось поведать историю своего поколения, поколения детей революции, которое пережило крушение идеалов этой революции, но, разумеется, не впрямую (цензура не дремала), а исподволь, издалека. Это уже позднее, в 1999 году, Рыбаков, не боясь, открыто говорил на полосе «Новой газеты»: «Мне жаль мое обманутое поколение, жаль несчастных людей, которых я встречал на пересылках, жаль молодых ребят, которые пали на полях сражений, жаль писателей, которым не удалось сказать то, что они могли сказать. Ко мне судьба оказалась милостивей, я сказал свое».

Но сказал «свое» не сразу. К этому «своему» Рыбаков шел окольными путями через книги, адресованные детям и юношеству. В них он следовал традициям классической приключенческой литературы (неизменная «тайна», рыцарская отвага героев, их благородство и верность). К романтике Рыбаков добавлял и юмор. Первая повесть «Кортик» вышла в 1948 году (в 1954-м был снят фильм по «Кортику»), затем «Бронзовая птица», «Приключения Кроша», «Каникулы Кроша». Герой «Кортика» Миша Поляков гордо заявлял: «Вы никогда не заставите меня делать то, что я не хочу». Другой юноша, рыбаковский Крош, горой стоял за добро и боролся со злом.

«Кортик» проходил в печать трудно. В Детгизе рукопись продержали полгода, не говоря ни «да», ни «нет». Только мямлили: «В вас что-то есть. Конечно, ваши герои – пионеры, комсомольцы правильные, но что-то в них и настораживает…» В отделе пионерской литературы редактор подпрыгнул на стуле, прочитав рукопись: «Это же «Багдадский вор» какой-то, американский детектив! А где пионерские отряды, комсомольская организация, почему у вас действуют какие-то индивидуалисты?..»