Опасная профессия: писатель

Но Озеров не очень разбирался в государственной политике, он просто любил русскую литературу и постоянно занимался восстановлением справедливости по отношению к преследуемым и несправедливо забытым поэтам XX века. Озеров был одним из тех, кто способствовал возвращению в литературу имен Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, Зенкевича, Нарбута и других.

И еще один важный момент из жизни Озерова. Эренбург попросил Озерова поехать в только что освобожденный от фашистов Киев и сделать очерк о жертвах Бабьего Яра, где, кстати, погибли многие родственники, друзья и знакомые Озерова. Написанный им очерк вошел в «Черную книгу» и был переведен на многие иностранные языки. Кроме того, Озеров написал тогда небольшую поэму «Бабий Яр» (это было задолго до поэмы Евтушенко). И пронзительно горькие строки: «Ведь до гроба мучиться мне,/ Что не умерли смертью одной».

В отличие от многих современников-поэтов Озеров не был обличителем фашизма и сталинского тоталитаризма, его занимали другие проблемы («Меры мы не знаем, где же взять / Верные весы или безмены. / Мы умеем только унижать / Или только возвышать без меры». Озерова интересовала позиция поэта в обществе, поединок души с рынком: писать честно, как того требует вдохновение, не на потребу дня, не требуя денег, без хрестоматийного «а можно рукопись продать».

У последней четверти века
Есть своя особая веха
И особая мета есть.
Без пощады душа и рынок
Роковой ведут поединок,
На арене бесчестье и честь.

У Озерова была еще одна отличительная черта: он любил своих коллег по цеху, преклонялся перед их мастерством и никогда не завидовал. Редкое качество: любить литбратьев! Озеров их не только любил, но и посвятил много стихов Ахматовой, Пастернаку, Асееву и другим. Озеров опубликовал первую рецензию на сборник Ахматовой, вышедший после долгого перерыва, и это все назвали «прорывом блокады».

У писателей почти принято не замечать рядом пишущих, смотреть на них свысока. Озеров таким не был, напротив, он писал о коллегах с у довольствием и придумал даже специальный жанр: верлибров-воспоминаний, так называемые белые стихи или ритмизированную прозу. Вот концовка такого верлибра-воспоминания об Исааке Бабеле:

…Смешинки, лукавинки, искорки глаз,
Крупная голова его привлекает внимание,
Она еще ни бед, ни горестей
Не предвидит,
А они через несколько лет
Тяжко падут на эту голову.
С опозданием ее оплачут.
У людей есть привычка такая,
Но это уже тема другая.

Или вот концовка о Михаиле Светлове: «…Очнувшись, он сказал: / – Слишком мрачно мы с вами / Поговорили сегодня, / Собственно, это я вас заговорил. / Отдохнем от острот. / Давайте пойдем по Москве, / По кольцу бульваров. / Пойдем в Нескучный / И не будем думать о том, / Кто нас ждет за углом, /Даже если он / Нас действительно ждет». Свои воспоминания Озеров назвал «Портретами без рам». «Мне всю жизнь везло на примечательных людей. Я дружил больше со старшим поколением. Когда оно ушло, я остался в одиночестве…» «Отсюда и возникли воспоминания, утешение в форме «форме портретов». «Поздняя оглядка», как говорил Озеров.

И еще одна грань творчества: афористика. Крылатые строки. «Всю жизнь я собираюсь жить…», «Поэзия – горячий цех», «Из рук твоих мне мягок черствый хлеб». А о Ленинграде (ныне Петербург): «Великий город с областной судьбой». И, наконец, афоризм, зацитированный до дыр: «Талантам надо помогать, / Бездарности пробьются сами».

Если посмотреть на жизнь самого Озерова, то она, можно сказать, сложилась весьма успешно. Не посадили. Не рассыпали наборы книг. Критиковали, но не топтали ногами и не били наотмашь. Стихи и книжки печатались. Часто выступал. То есть вполне реализовался? На склоне лет Озеров признавался корреспонденту «Огонька»:

«Я писал, не оглядываясь на сделанное, поэтому сейчас в ужасе – оглянулся. И понял, что осуществился на семь с половиной процентов. Это слова Виктора Шкловского. У него были такие припадки – сентиментальные, может быть, воспоминательные. Однажды он говорит мне: «Я осуществился на семь с половиной процентов, я был задуман как гений». Я отвечаю: «Да, да, конечно, ведь это стены написанных книг, это даже не полки», а он опять: «Это вы считаете по тому, что я выпустил, а я считаю по замыслам, их было гораздо больше. Поэтому семь с половиной процентов, прошу запомнить». Я сказал: «Я запомню, но мне жалко этого полпроцента», и теперь я опрокидываю это на себя…»