Опасная профессия: писатель

Но, невзирая ни на что, Синявский продолжал работать. Читал курс русской литературы в парижском университете «Гран Пале». Сотрудничал с журналами «Континент» и «Синтаксис». Разъезжал с лекциями по странам, был удостоен звания почетного доктора Гарвардского университета. Не расставался со своей «утрированной прозой». Но после выхода в свет «Прогулок с Пушкиным» в 1975 году (первое издание в Лондоне) разразился грандиозный скандал. Почти все были возмущены, как можно поднять руку на «наше все» и так непиететно писать о светиле русской поэзии. Одна только фраза о «тоненьких эротических ножках» Пушкина взбеленила многих, а некоторых пушкинистов после этого хватил почти удар.

Давний эмигрант Роман Гуль тут же написал отповедь Синявскому: «Прогулки хама с Пушкиным». Какая-то дама развернула плакат: «Стыд и срам, товарищ Абрам!» Негодовали не только на Западе, но и в России. Получилось так, что Синявского атаковали со всех сторон. Стреляли все, от генералов с Лубянки до еврейских активистов, и даже близкий друг писателя Алик Гинзбург метал громы и молнии в адрес Синявского. А он упорно отстаивал свою позицию: «Некоторые считают, что с Пушкиным можно жить. Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно». И погулял. Раскованно по-моцартиански. Без пафоса перед гением.

В статье «Диссидентство как личный опыт» Андрей Донатович с горечью писал: «В эмиграции я начал понимать, что я не только враг советской власти, но и вообще – враг. Враг как таковой. Метафизически, изначально. Не то чтобы я сперва был кому-то другом, а потом стал врагом. Я вообще никому не друг, а только – враг… В Советском Союзе я был «агентом империализма», здесь, в эмиграции, я – «агент Москвы». Между тем я не менял позиции, а говорил одно и то же: искусство выше действительности. Грозное возмездие настигает меня оттуда и отсюда. За одни и те же книги, за одни и те же высказывания, за один и тот же стиль. За одно и то же преступление…»

Любопытное свидетельство Сергея Довлатова после первой встречи с Синявским в мае 1981 года: «Андрей Синявский меня разочаровал. Я приготовился увидеть человека нервного, язвительного, амбициозного. Синявский оказался на удивление добродушным и приветливым. Неловкий и даже смешной. Походил на деревенского мужичка. На кафедре он заметно преображается. Говорит уверенно и спокойно. Видимо, потому что у него мысли…»

В быту Андрей Синявский выглядел не героически: действительно был похож на старичка-лесовичка с большой седой бородой. Добродушный и мудрый, почти сказочный гном. Рядом с ним неизменно присутствовала Мария Васильевна Розанова, супруга, отважная и неуемная. «Мы с Марьей Васильевной по характеру очень разные, – говорил Андрей Донатович. – В взглядах сходимся, а характерами – нет». «Независимость – моя идея фикс», – не раз подчеркивала Розанова. Как они уживались, – об этом она рассказала в своих мемуарах «Абрам да Марья».

30 декабря 1988 года в Москве умер Юлий Даниэль. Синявский рвался из Парижа на похороны друга («Как часто он меня выручал!..») Но власти не пустили. Впустили чуть ли не на сороковой день. Первые дни на родине Андрей Донатович ходил как потерянный. «Что с вами?» – спросил сопровождавший его Дмитрий Крымов. «Кругом русская речь», – ответил Синявский.

Москва поразила: множество ночных клубов, «Казанова» «Титаник». «Неужели они ничего не знают о судьбе «Титаника»? – удивлялся Синявский. О новых ценностях в последнем своем интервью он выразил недоумение: «Ну богатеют… Какой здесь идеал?..»

В 1993 году Синявский резко осудил расстрел Белого дома. Он был одним из первых, кто почувствовал запах грядущей тоталитарной системы. Публично ругал старую и новую Россию, спорил с ура-патриотами, дразнил демократов. И все время пел не в унисон со всеми.

Не уставал работать. Среди написанного – «Иван-дурак. Очерки русской народной веры». В них Андрей Синявский утверждал, что «все-таки самое главное в русском человеке – что нечего терять… Спьяна, за Россию, грудь настежь! Стреляйте, гады! Не гостеприимство – отчаяние». И на эту же тему в одном из интервью: «Пьют из потребности как-то чудесно преобразить мир. Если угодно, воровство и пьянство – это тоже тяготение к искусству».

Среди последних работ Синявского – «Кошкин дом» («роман дальнего следования»), написанный на компьютере (Марья Васильевна заставила). Удивительно полетная вещь. Воссоздание на бумаге чудных звуков и знаков препинания рисовалось магией, колдовством, но было мне даровано свыше… Почти как – чудо. Ангелы летают.

Действительно, Андрей Синявский писал так – легко и воздушно. Он – классик восстановленного жанра, искусства фрагмента, детали, «опавшего листа», как у любимого им Василия Розанова. Синявский, можно сказать, несгибаемый модернист. «Меня вообще привлекает неотчетливый жанр, когда как бы неизвестно, что это: критика или художественная литература, так называемая филологическая проза» (ЛГ, 8 авг. 1990).