Опасная профессия: писатель

В бесконечном ожиданье,
Как труп щетиною оброс…
– Давай еще одну раздавим,
Обмоем пачку папирос.

Моей тоске еврейско-русской

Сродни и водка, и кровать…
Да хрен с ней с этою закуской,
Пора остатки допивать.

Пора допить остатки смеха,

Допить измены, страсть и труд!
– Хана, дружок мой. Я приехал.
Пускай войдут и заберут.

И, пожалуй, лучшее стихотворение Даниэля «Часовой» об охраннике:

Не палач, не дурак обозленный,
Не убийца, влюбленный в свинец,
А тщедушный, очкастый, зеленый
В сапогах и пилотке юнец.

Эй, на вышке! Мальчишка на вышке!

Как с тобою случилась беда?
Ты ж заглядывал в добрые книжки
Перед тем, как пригнали сюда.

Это ж дело хорошего вкуса:

Отвергать откровенное зло.
Слушай, парень, с какого ты курса?
Как на вышку тебя занесло?..

Стихи и письма – вот что помогало выжить в лагере и тюрьме. Александр Даниэль в предисловии к сборнику отца «Я все сбиваюсь на литературу…». Письма из заключения» отмечал: «О чем пишет своим друзьям «особо опасный государственный преступник» Ю. М. Даниэль? Да собственно говоря, ни о чем особенном. Об украинском изобразительном искусстве. О малых жанрах и польской поэзии. О показанном вчера в клубе фильме и о том, на какие мысли оный фильм его навел. О товарищах по заключению… О Сент-Экзюпери. О погоде».

75 писем было разрешено написать Даниэлю из неволи. Закалился ли он там, в несвободе? «Нет, эти годы не сделали меня ни более мужественным, ни более стойким и сильным…» И все же одно изменение в нем произошло: он, по его признанию, стал с большей иронией относиться к собственной персоне. «А это, знаете ли, оч-чень помогает при всяких неурядицах».

«Я увидел Юлия Даниэля вскоре после его освобождения у себя за столом в поселке Опалиха, – вспоминал Давид Самойлов. – Он был усталым, еще больше похудевшим, ничуть не громче обычного, но совершенно не сломленный, не прибитый. Естественный, как всегда. Естественность – одна из главных черт его характера. Я добавил бы – естественного благородства… В нем была абсолютная убедительность человека моральной нравственности… Важнейшей чертой его нравственных установок была их человечность. Он никогда не требовал от человека поступка сверх сил, жертвенного или эффектного… Он был не из тех, кто в атаках кричит «ура!» сзади строя, а среди тех, кто молча бросается на пулемет. Он отнюдь не считал назначением человека бросаться на пулемет. Это был последний выход, если других не было».

Прибавим к сказанному и воспоминания второй жены Даниэля Ирины Уваровой: «У него не было культа Победы – и он был совершенно равнодушен к ветеранским почестям… Никогда не ходил ни на встречи ветеранов, ни на парады… Хотя любил смотреть «кино про войну» и петь фронтовые песни про товарища Сталина. Кто-то пошутил: «Можно записать пластинку «Песни про товарища Сталина в исполнении гражданина Даниэля», продавать в Грузии – и стать миллионером!»

И еще Уварова говорила о муже: «Все самое важное в жизни его отмечено единой, очень цельной позицией. Уйти мальчишкой защищать родину – потому что на нее напал враг. Защищать ее от внутренней сволочи – потому что таков долг писателя и гражданина».

Именно из своей позиции Юлий Даниэль не уехал из страны, в отличие от Андрея Синявского. Он веско отвечал на вопрос «Почему?» коротким и энергичным «Не хочу!» Ему разрешили печататься, но под псевдонимом, который он называл «крепостным» – Ю. Петров. Переводил многих: Артюра Рембо, Поля Верлена, Байрона, Вордсворта, Мачадо и других поэтов, близких ему по духу. Писал отдельные статьи (ответ Игорю Шафаревичу) и так и не закончил автобиографическую книгу.

По убеждению Ирины Уваровой, «в глубине души он не был писателем – он был классический читатель. Я не встречала человека, который бы так любил книгу, чужое слово. Как переводчик он чувствовал себя включенным в этот драгоценный для него процесс литературы…»

Любопытно и свидетельство сына Александра: «Мой отец был очень мужественным человеком, но источником его мужества было все же легкомыслие…» Не отсюда ли берут истоки следующие строчки из стихотворения «Профессиональная лирическая»: