Опасные земли

Филиппу показалось, что он его встречал. Причем совсем недавно. Но вообще не может сообразить где – такое мгновенное затмение однажды виденного.

Седовласый учтиво склонил голову и отсалютовал поднятой ладонью в латной перчатке. Де Лален подумал, что удивление удивлением, а забывать о вежестве негоже.

– Простите, сир, мы обязаны вам спасением, вы поспели как нельзя вовремя. Как я могу вас называть?

Незнакомец тепло улыбнулся, и стоило ему открыть рот, как его чистый французский никого не обманул бы – этот человек родился куда южнее богоспасаемой Бургундии, в чем гость не замедлил сознаться.

– Я вовсе не сир. Я магистр искусств и доктор медицины. Зовите меня Гектор Испанец, или доктор Аурелио, или просто – Гектор, – и вновь поклонился.

Но Уго было не так просто пронять.

– Охренеть! Испанец! А что ты здесь делаешь, испанец?!

– Право, здесь неподходящее место для беседы. Давайте отъедем – я все расскажу.

– Точно, воняет страсть как! – жалобно воскликнул Жерар, чей конь все еще стоял по бабки в размозженных трупах. – Поедем отсюда!

Шотландец, стоявший у телег все время знакомства, опираясь на секиру, воскликнул:

– Вот это да! Вот это у нас интернационал! – после чего присовокупил длиннейшую фразу на своем родном гэлльском – ругался, не иначе.

– Э-ге-ге-гей! – загомонили на площади лучники, занимавшиеся делом, пока конница гоняла разбойников и знакомилась. – А вот смотри, кого мы повязали!

Повязали, конечно же, Вилли Хренодуя, или с чего бы столько эмоций?

Сей повод счел достаточным даже недовольный и подозрительный Уго, и всадники поспешили на площадь, в объезд улицы, куда наступать лишний раз не хотелось. Ни ногой, ни копытом. Понятно, во дворах тоже хватало мертвечины, но она не покрывала там землю в три слоя.

Хотя шмон стоял такой, что хоть топор вешай и святых выноси.

* * *

– Запашина-то какой! Как в старые добрые времена! – пропищал Петроний, щурясь на солнце.

– Ага, – согласился де Ламье. – Мне твое обличье всегда напоминает об этом амбре. И наоборот, как почую вонь, сразу вспоминаю тебя.

На солнце он не щурился, пусть оно вовсе не растратило жара, даже пройдя полдороги от полудня к закату. Ибо на солнце он не смотрел. Смотрел он вместе с десятком других на неглубокую могилу, что вырыли на холме с северной стороны – подальше от смердящей деревни, хотя ароматы долетали и сюда.

В могиле лежал жандарм, павший при том первом натиске, который встретили не рыцарские копья, а болты арбалетов. Поганенького качества оружие с ослабшими без ухода тетивами не взяло его доспехов. Зато вполне справилось с конем, который полетел через голову и в падении накрыл хозяина, сломав тому шею. Это был тот самый лотарингец, что осматривал разгромленное сельцо вместе с Филиппом всего ничего тому назад, хотя казалось, будто год прошел.

– Его звали Жиль де Водемон, – сказал Жерар. – Он был бастардом Антуана Лотарингского и вполне мог бы носить червленую перевязь с тремя серебряными орлами на золотом поле. С брезурой, конечно. И как погиб? Где? Глупо, как глупо вышло.

– Бастарды, младшие сыновья и калеки, – молвил шотландец, многое знавший о младших детях мужского пола. – Непростая у них судьба.

– Судьба у всех одна, сир, – отозвался Анри Анок, расстегнув кольчужный ворот. – Я человек простой, но, сдается, император, король и герцог заканчивают в яме, как и бастарды, калеки и младшие сыновья.

– Зато погиб в бою, по-рыцарски, – Филипп не мог найти правильных слов о покойном, поэтому выдал хоть что-то духоподъемное.

– Цена всему этому – дерьмо, – подытожил Уго и, в сторону трех пажей, мявшихся за спинами старших товарищей с лопатами в руках. – Зарывай. И поставьте крест из каких-нибудь досок.

Немец посмотрел в сторону деревни.

– А теперь пойдемте, поговорим с этим хохмачом, мать его тридцать три раза интересными способами!

– Так не годится, – возразил Жерар. – Он христианин, дворянского рода и погиб, сражаясь с нами в одном строю. Надо хоть молитву прочесть, а то как-то вовсе не по-людски.

– Попа у нас нет, зато есть командир – ему и читать, – проворчал Уго и направился к старому буку посреди площади.

За ним потянулись остальные, а в могилу полетели комья земли, падавшие на сапоги, стеганый жак и невероятно бледное лицо бастарда де Водемон. Чавканью лопат, найденных в одном из сожженных сараев, вторил голос Филиппа. Тот, сложив руки на доспешной груди, затянул: «Deis irae, dies ilia, solvet saeclum in favilla». Из его головы вылетело, что заупокойную положено начинать не с Секвенции, а с «Requiem aetemam dona eis, Domine». Но, видать по всему, «день гнева, что повергнет мир во прах» был сейчас куда созвучнее настроению, нежели «вечный покой даруй им, Господи».

Вилли Хренодуй, освобожденный до доспехов, сидел связанный по рукам и ногам, привалившись спиной к буку. Прямо над ним болтались синие босые стопы повешенного, как бы намекая. Рядом сидели два лучника, пили неразбавленное вино, припасенное во фляге, и ругались. Ругались беззлобно, думая, как поделить какую-никакую монету, найденную у разбойников.