Как уже было сказано, замок со всеми его башнями и полу-обваленным домом, что помнили не то Филиппа Красивого, не то вообще Гийома Нормандца, располагался на вершине пологого холма. От него на северо-запад бежала дорога, извиваясь и петляя, пока не пропадала в полях за жиденькой рощицей на недалеком всхолмье. И теперь по дороге бежали два крестьянина в спущенных по случаю летней жары чулках, туниках, что были грубо окрашены корой дуба, и неизменных соломенных шляпах.
Что говорили, а точнее, кричали растревоженные пейзане, было не дослышать. Зато те, кто мог, немедленно сбегались к дороге, бросив не только работу, но и увлекательный скандал, грозивший вот-вот перерасти в мордобой.
Над дорогой вилась пыль. Впереди небольшой столб, который не успевал улечься, как его тотчас подхватывала настоящая волна – выше деревьев, следовавшая позади. В пыльном облаке раздавался все более явственный перестук копыт. Земля гудела весьма убедительно. Верилось, что копыт многие сотни, а их грохот – гром подступающего войска. Однако человек опытный враз распознал бы несуразность подобной оценки. Коней было навряд больше семи-восьми десятков. Что, согласимся, тоже изрядный табун, однако до войска не дотягивает.
Любопытные аграрии успели собраться со всего поля к обеим сторонам дороги, а легконогий молодой Ла-Тур – вскочить на груду камней, вывалившихся из замковой облицовки. Святые люди, не обладавшие подобной прытью и отягченные статусными приличиями, остались во временном неведении. Но вскоре даже они смогли лицезреть картину совершенно типическую, сочившуюся духом времени.
По дороге скакали рыцари в латах, солнце укутывало полированную сталь сиянием, а сталь кавалькаду – грозным лязгом. Подковы могучих дестриэ грызли пыль, а высоко над шлемами покачивались, высверкивая, недобрые острия копий. Крестьяне привычно ломали шапки и гнули спины – мало ли что, а рыцари, казалось, не обращали на них и мимолетного взора – не более чем на грязь под копытами.
Впрочем, это как раз не казалось.
Колонна всадников прогрохотала вдоль полей, а дорога неумолимо вынесла их к замковым воротам, где обретались Жофф Грапан вместе с лицами духовного звания. Молодой Ла-Тур прытко сбежал со своего насеста – неловко, знаете ли, так явно демонстрировать любопытство перед гостями, чай не мальчик. Рыцари, заполнившие пропыленным железом, конской плотью, запахом пота и кожи разом все пространство, принялись осаживать скакунов. Вперед выехал огромный мускулистый мерин серой масти, несший в седле наездника под стать – высокого, как башня.
Тот поднял стальную клешню и зарычал хриплым басом, явив тяжелый тевтонский акцент:
– Тпр-р-ру! Да стой ты, волчья сыть! – распаленный скачкой и жарой конь изгрыз удила, затанцевал на месте, зыркая кровавым оком, но все-таки хозяину покорился. – Желаю здр-р-равствовать, господа! Кто здесь будет прево?!
Последняя реплика, легко догадаться, была адресована не коню. Здоровяк оскалился на импровизированный комитет по встрече не хуже собственного мерина. Потом он зажал стальным пальцем ноздрю и, нагнувшись в седле, сморкнулся на дорогу с таким трубным звуком, что половина коней в кавалькаде ответили ему дружным ржанием. Следом под копыта полетел смачный плевок.
– Прощения просим! Пропылился, как шлюха на тракте! Слова не выговорить, проклятый песок всю глотку забил! – всадник еще раз нагнулся в седле, вглядываясь, чтобы вынести резюме. – Э-э-э… да ты не прево! Больно молод! Кто это с тобой? Ага, поп и жид. Очень кстати!
Наследник слегка опешил от такого обращения, разом ощутив собственную незначительность перед той самой мощью герцогского аудита. Мощь против ожиданий оказалась несоизмерима его внезапно захиревшему статусу.
– Я, собственно, сын действующего прево Жоффруа ван Виррей де Ла-Тур младший, к вашим услугам, – он слегка поклонился. – Собственно, это я вас вызвал. Вы же, если я не ошибаюсь…
– Не ошибаешься! – рокотнул рыцарь. – Зови меня Уго де Ламье, мать твою! Впрочем, можешь не звать никак! Нам нужен постой, жратва, вода, вино и пиво! И стойла для коней! И быстро! Сейчас здесь будет отряд его милости Филиппа де Лалена, поверенного Его Светлости герцога! Когда он будет, чтоб все было, ну ты понял! Что замер?! Поворачивайся! И отряди кого-нибудь почище встретить сира! Да пусть найдут прево и скажут, где квартира его милости! Теперь можешь раскрыть рот и отвечать толком.
– Я, собственно, я… – против желания заблеял Ла-Тур.
– Подток от копья! – перебил его грубый немец. – С тебя живого толку мало! Эй, попик! Попик, очнись!
Аббат очнулся.
– Вы тут в провинции совсем охренели от безделья, спите на ходу! – постановил рыцарь. – Слушай, попик! Это не ваше аббатство там виднеется? Во-о-он там, за полем?
– Наше. Я бы сказал, вверенное моим заботам. Я преподобный Бернар, аббат монастыря святой Монегунды.
– Охренеть! В том смысле, что нижайшее вам. Обознался в этой проклятой пылище. Словом, вы, монашня, сейчас будете исполнять Христов завет касательно гостеприимства. Вы счастливы?