Опасные земли

Первым отреагировал Филипп. Он отшвырнул свое кресло, в два прыжка достиг сундуков у стены, где ухватился за собственный большой меч. Еще через миг молодой рыцарь уже выбегал в распахнутую дверь трапезной. Только потом опомнились все остальные, принявшись за то, что обычно бывает в подобные моменты, когда сытая одурь и плавность беседы сменяется неожиданно черт знает чем. А именно: бегать, натыкаться друг на друга, забористо матерясь.

Уго прыгнул через стол, чтобы забрать меч, и споткнулся о Жерара, который тоже бежал к сундукам, – оба растянулись на полу, причем Синклер наступил молодому бургунд-цу сапогом на левую руку, поскользнулся и прилег рядом. Толстый Петроний, огибая стол с неожиданной для такого телосложения прытью, оказался вполне ожидаемо неуклюж и все-таки свалил с кресла старого прево, причем вместе с креслом. Когда мечущиеся люди поднялись и похватали оружие, случилась сутолока в дверях, что были неспособны вместить всех желающих покинуть помещение.

По большому везению или благодаря заступничеству святой Монегунды, никто не напоролся на обнаженную сталь, а ее хватало.

Когда собрание покинуло трапезную, под грозные вопли аббата, который потрясал посохом, зачем-то восклицая «вашу мать, Рах, Рах vobiscum»[31], в зале остался лишь Жоффруа ван Виррей де Ла-Тур старший, силившийся подняться из лужи пива.

* * *

Если сцена в трапезной вышла нелепой, то происходящее на площади оказалось страшным.

На площади, где не осталось ни одного монаха или послушника, разбежавшихся кто куда, лежали три тела.

Одно из них принадлежало отцу старосте с почти начисто перерезанной шеей. Другое, судя по черной бенедиктинской рясе, другому брату с неустановленным именем. Третье, одетое в черные чулки, безрукавный жак и когда-то белую камизу, сжимало в мертвых руках корд. То, что корда ему никогда больше не поднять, ясно говорил разрубленный до нижней челюсти череп. Скорее всего, это был паж, уж очень тщедушным было сложение для кого-то из лучников, жандармов или головорезов Петрония.

Над телами высился Филипп, широко расставив напружиненные ноги, а над его головой сверкал воздетый клинок. В воздухе плыли остатки стального перезвона, ведь оружие, судя по всему, уже начало свою песню.

Напротив покачивалась странная фигура. Низкий широкоплечий тип в рваном поддоспешном дублете с пришитыми к нему ржавыми кусками кольчуги, чулках и высоких кавалерийских сапогах, перемазанных грязью и дерьмом. Голову он отчего-то держал склоненной на бок, а в руках его трепетал ржавый меч, не уступавший размерами Филиппову.

Отец аббат, выскочивший на крыльцо трапезной последним, с непонятным спокойствием подумал, что солнце уж очень яркое, а духота и чернеющие на горизонте тучи обещают скорый дождь. Воздух пах ладаном, смирной, липовым цветом и кровью.

– Стой, дурак, надо вместе! – заорал, надсаживаясь, немец и бросился к месту схватки.

За ним устремились все остальные, но отец Бернар в новообретенной отстраненности понял: не успеют. Слишком близко стояли дерущиеся, слишком длинными оказались те две дюжины туазов, что отделяли примерный центр площади от ступеней трапезной.

Грязная фигура, нелепо дергаясь, шагнула вперед, а ржавая, иззубренная полоса стали со свистом рухнула туда, где стоял бургундец. Словно молния сверкнула, и плоскость меча де Лалена ударила в плоскость вражеского оружия, доворот, шаг навстречу – и Филипп погрузил граненый пассаусский клинок в грудь неприятеля.

Все закончилось быстрее, чем затих крик де Ламье.

Точнее, так показалось отцу Бернару, совсем неопытному в таких делах.

Если быть совсем точным, показалось, что все кончено.

Грязный человек должен был упасть замертво, ведь бургундец проколол тому легкое и, скорее всего, рассек аорту, уж в этом-то аббат был уверен, ведь когда-то он обучался врачебному искусству. Но вместо этого, все так же конвульсивно дергаясь, странный человек с силой рванул меч, норовя подсечь бургундца поперек живота, снизу вверх, ровно из той позиции, куда Филипп верхним батманом сбил его оружие. Этот маневр не удался, ибо позубренная сталь столкнулась с широкой гардой. И тогда человек шагнул вперед, еще глубже вонзив в себя клинок, так что острие вышло из спины.

А потом, выпустив рукоять, с сокрушительной силой саданул Филиппа в скулу.

Молодой бургундец, отлетев на шаг, растянулся на каменной вымостке площади. Меч его остался торчать из груди грязного человека.

И он пошел вслед, поднимая свое жуткое орудие.

В следующий миг ржавый меч зазвенел по мостовой.

Де Ламье одним ударом перерубил вооруженную руку, которая повисла то ли на куске кожи, то ли на остатках дублета. Вторым движением германец подсек его под колени, а третьим – донес плечо гарды до вражеского горла, сбив грязного человека с ног.

Большой меч взлетал и падал еще раз пять или шесть. Немец рычал что-то, продолжая кромсать дергающееся тело. Остановился, замер на мгновение и вновь обрушил град ударов, превратив лежащего неприятеля в груду мяса.

– Все-все-все!!! Прекрати, ты лезвие потупишь о камни!!! – крикнул итальянец, придержав Уго за плечо.